Книга Гоп-стоп, битте!, страница 46 – Георгий Хлусевич

Екнуло сердце у обоих. Застучал в волнении носком ботинка Михаэль. Князь Мышкин наклонился к бардачку, как будто укладывая документы, шепнул, чуть слышно: «Keine Angst» ^[35].

Постовой хотел наклониться к окошечку, но решил, что, наклонившись, утратит какую-то часть значимости. Повел властно жезлом, сказал, глядя мимо:

— Долго на транзитных не раскатывайтесь.

— Завтра же встану на учет.

Тихонько отъехали. Переглянулись.

— Ой, наса, наса, наса, — облегченно выдохнул князь Мышкин и надавил на газ.

Когда стрелка спидометра завалилась за сто сорок, сбавил обороты, уселся поудобней, спросил, не поворачивая головы:

— Как бы ты назвал нашу машину?

— Гельмут. У деда есть оранжевый BMW. Он называет его Гельмутом.

— Почему?

— Потому что у него работает огненно-рыжий конюх Гельмут.

— Дед — дальтоник?

— Дальтоник? Да он лучше меня цвета различает. У Гельмута шевелюра, как апельсин.

— Я должен это обдумать.

Михаэль откинул сиденье и прикрыл глаза. Легким облачком неспешно поплыли мысли, не мешая погружению в дремотную сладость.

Очень хотелось думать о заветном, о Любе. Приятнее всего было думать о Любе, она всегда незримо присутствовала рядом, но страшно было задумываться о будущем, и он прогнал эти мысли прочь. Он не мог поступить по отношению к ней непорядочно, а как поступить достойно, если она беременна, он тоже не знал. Может ли человек, живущий под чужим именем, позволить себе радость отцовства? Радость позволить может, а взять на себя ответственность за воспитание ребенка — нет. Его в любую минуту могут разоблачить — и с чем в таком случае останется Люба?

Лучше всего отвлекал от невеселых мыслей привычный уже сравнительный анализ, и Михаэль стал размышлять о том, что немецкий полицейский не имеет права без причины останавливать автомобиль для досмотра. А причин может быть сколько? Михаэль подумал и остановился на трех. Страж порядка имеет право остановить машину, если:

а) машина числится в угоне,

б) в машине едут преступники,

в) водитель грубо нарушил правила дорожного движения.

Четвертого не дано. И никакой письменной доверенности для управления автомобилем не требуется, если хозяин доверил тебе руль.

Он думал о том, что немецкий бюрократизм печально известен и отвратителен, но строго ограничен жесткими рамками инструкций, запрещающих параграфов и формуляров. Русский бюрократизм не ограничен ничем, поэтому он гораздо страшнее. Слово «страшнее» показалось Михаэлю неверным. Русский бюрократизм предпочтительнее, потому что у русского бюрократа встречается подобие души и его можно уговорить, разжалобить, подкупить. Немецкий — никогда.

Он покатал на языке аналоги и остановился на недавно услышанном слове «беспредел». Получилось: «Русский бюрократизм гораздо беспредельнее». Фраза отдавала уголовным душком, но по смыслу казалась точнее первого варианта.

— Самыми проблемными делами, а я имею в виду судебный процесс, — начал князь Мышкин, не обращая внимания на закрытые глаза Михаэля, — я считаю дела, связанные с доказательством литературного плагиата.

Михаэль не обиделся на беспардонное вмешательство в его полусонный мыслительный процесс. Он стал слушать вполуха, даже не стараясь предвосхитить конечный результат размышлений.

Ни разу за все время знакомства он так и не смог хотя бы приблизительно угадать ход мысли князя Мышкина. Ненормально сложный для обычного восприятия ум князя Мышкина исключал предсказуемость.

«Почему мы не договорились с Леной о конкретной сумме или ее проценте с выручки? Дать мало — обидим. Дадим много — окажемся в проигрыше сами. Складывается впечатление, что русские стесняются говорить о деньгах, находясь в приятельских отношениях. Конечно, стесняются, а зря. Есть же у них пословица: дружба дружбой, а табачок врозь. Очень правильно сказано, и, если не следовать народной рекомендации, конфликт неизбежен. Впрочем, в чужой монастырь со своим уставом не ходят. Пусть князь сам решает, сколько ей причитается».

— Помнишь, Михаэль, в «Трех товарищах» Матильду Штосс?

— А как же! Беззащитная вдова весом девяносто килограмм вылакала лучший коньяк у Отто Кестера, а потом ходила по мастерской с грацией бегемота и пела песню о верном гусаре.

— Обратил внимание на невероятную для немца снисходительность по отношению к нетрезвой работнице?

— Не обратил. Немцы — латентные пьяницы и поэтому не считают алкоголиков злодеями. На немецких предприятиях стоят автоматы по продаже пива. Я знаю многих законченных пивных алкоголиков, но у них, в отличие от русских, есть внутренние тормоза или, если угодно, ферантвортлихкяйт ^[36]. Поэтому они не выпивают по дюжине бутылок пива за короткий промежуток времени, как это сделал бы русский, не бьют, захмелев, друг другу морды, не кричат: «Вася, ты меня уважаешь?» — а, находясь в состоянии перманентного легкого подпития, выпивают такое же количество пойла, но не сразу, а подмолаживаются по бутылке каждые два часа и таким образом благополучно дорабатывают до пенсии. До тех пор, пока пьяницы могут хорошо справляться со своими обязанностями, в Германии им гарантирована кутузовская снисходительность.

— Почему кутузовская? Я что-то запамятовал.

— Ну ты же не переводил «Войну и мир» два года по шесть часов в день. Там был полковой смотр, и фельдмаршал увидел старого сослуживца, крепко зашибающего капитана Тимохина.

«Все мы не без слабостей, — сказал, улыбаясь, Кутузов. — У него была приверженность к Бахусу. Храбрый офицер».

— Хороший был мужик фельдмаршал Кутузов. А помнишь, Михаэль, как Бельвис — владелец фабрики дамских пальто и гонщик-любитель — посоветовал Отто Кестеру переделать свое приобретение в швейную машинку?

— В Западной Германии Ремарка не жалуют, но я его люблю и помню это место.

— Почему не жалуют? Классный писатель.

— Его считают красным.

— Вот как? Но я продолжу. Итак, Бельвис сравнивает машину со швейной машинкой, а вот что говорит Остап Бендер Адаму Козлевичу, глядя на его так называемый «Лорен-Дитрих»: «Смотрите, Шура, что можно сделать из обыкновенной машинки «Зингер». Теперь скажи мне, Михаэль, кто у кого украл фразу? Судя по всему — Ремарк, он ведь позже написал роман. Будем считать, что плагиат доказан, но как назвали машину три товарища? Они назвали ее Карлом. Карл — призрак шоссе. Тебе не кажется банальным называть автомобиль человеческим именем после ремарковского Карла и дедовского Гельмута?

— Кажется. Поэтому предлагаю обсудить тему на расширенном заседании с участием Лены, Любы, Люды и тети Вассы. Идет?