Книга Зона интересов, страница 32 – Мартин Эмис

И с тех минут к лицу ее словно пристало определенное выражение. Удовлетворенное, мирное – словом, нестерпимо самодовольное. Мало того, она расцвела физически. Примерно такой же Ханна была на 4-м месяце беременности. Полной силы и власти.

По мнению Мебиуса из Политического отдела, нам следовало предпринять что-то в отношении поляков.

– Сколько их?

– Окончательно еще не решено. Я бы сказал, порядка 250. – Он постучал по лежащий на его столе папке. – Работа не маленькая.

– 250. – Мне это число таким уж большим не показалось, другое дело, что астрономические цифры, сообщаемые мне на Лугу Шмулем, несколько сбили меня с толку. – Да, полагаю, это потребует серьезных усилий.

– И в определенном смысле виноваты тут мы сами.

– Как это прикажете понимать?

– Та свалка в дубильне, – он вздохнул, – устраивать ее было несколько неразумно, вы не находите?

– Простите, старина, я как-то не улавливаю вашу мысль.

– Не следовало вытаскивать этот хлам за пределы «Калифорнии».

– Да какой хлам-то?

– Ну бросьте, Пауль. Проснитесь. – И он с нажимом произнес: – Я говорю о мусоре, который свалили туда после умиротворения территории вокруг Люблина. Крестьянская одежда. Крошечные домашние тапочки. Грубые четки. Служебники.

– Что еще за служебники?

– Точно не знаю. Я лишь цитирую доклад Эркеля. Какие-то паршивые молитвенники, полагаю. Они же там ревностные католики. Вы заметили, до какого состояния эта свалка довела тех людей? Скандал, да и только. Как мы могли допустить такое?

– Прюфер.

– Прюфер. Медлить не следует. Действовать нужно быстро. Это не евреи, Пауль. Не старухи и не дети.

– Они что-нибудь знают, эти поляки?

– Пока нет. Конечно, какие-то подозрения у них имеются. Но в точности они не знают ничего.

– На какой исход они надеются?

– На то, что их просто рассеют, разошлют кого куда. Однако с этим мы уже запоздали.

– Ну ладно. Пришлите мне список – ближе к ночи, идет?

– Слушаюсь, мой Комендант.

Будучи кавалером 2 Железных крестов (2-го класса и 1-го), я полностью уверен в моей мужской полноценности, всем большое спасибо, и не имею нужды нервически похваляться мощью моего либидо; в том, что касается половой потребности я, как и во всем остальном, совершенно нормален.

Катастрофическая фригидность Ханны проявилась на довольно раннем этапе нашей супружеской жизни, сразу после того, как я свозил ее на медовый месяц в Швайнфурт (первоначальную ее неотзывчивость, проявившуюся еще раньше, в первую пору нашей близости, я объяснял причинами медицинского характера, однако сейчас их уже не существует). Лично я возлагаю вину за все на Дитера Крюгера. И тем не менее я принял брошенный мне вызов с вошедшим в пословицу опрометчивым оптимизмом молодости (вернее сказать, относительной молодости – 29 лет). Я не сомневался, что со временем Ханна начнет откликаться на мою нежность, чувствительность, исключительное терпение – присущий мне стоицизм лишь укреплялся чистотой моей любви. Однако все сложилось иначе.

Мы поженились на святки 28-го. А 1 неделю спустя, после нашего возвращения под Розенхайм, интуитивные подозрения Ханны официально подтвердились: задержка составляла 6 недель. И это все изменило. Видите ли, я, так уж случилось, являюсь приверженцем доктрины, выдвинутой великим русским писателем и мыслителем графом Толстым, призывавшим в его шедевре, название которого от меня сейчас как-то ускользает (там стояло немецкое имя, оно-то и привлекло мое внимание… Вспомнил! «Крейцер»), к воздержанию от любой эротической активности не только во время беременности, но также и во весь период кормления грудью.

Не то чтобы естественные процессы, протекающие в теле женщины, вызывали у меня особую тошноту. Нет, дело просто в принципе, в уважении к новой жизни, к бесценному и священному формированию человеческого существа… Мы вполне откровенно обсудили это, и вскоре Ханна, горестно улыбаясь, согласилась с превосходством моих доводов. Полетт и Сибил родились летом 29-го – к нашей безмерной радости! А в следующие 3½ года моя жена вынянчивала двойняшек.

Честно говоря, обстановка в нашей семье становилась все более напряженной. И когда настало наконец время возобновить супружеские отношения, мы были – как бы это сказать? – по существу, чужими друг другу людьми. Та 1-я ночь – обед при свечах, цветы, мягкий свет, тихая музыка, своевременное уединение, – та 1-я ночь получилась далеко не успешной. После некоторых предварительных затруднений я привел себя в состояние полной готовности, однако Ханна проявила совершенную неспособность справиться с одолевшей ее скованностью. Следующая ночь оказалась ничем не лучше – и следующая за той, и следующая за этой. Я умолял Ханну вновь заняться лечением (или по меньшей мере обратиться к врачу и получить от него какую-нибудь мазь), но тщетно.

Было начало 1933-го. Великой Революции предстояло вскоре прийти мне на помощь. Позвольте, я улыбнусь – точно так же, как, надо полагать, улыбается Клио, муза истории, когда становится ироничной. После поджога Рейхстага (27 февраля) и вызванных им бесчисленных арестов именно тот человек, который принес столько горестей в мою спальню, и стал для меня источником эротического облегчения. Я подразумеваю дружище Крюгера. О, но это уже другая история.

Стоит ли удивляться, что до той поры я, здоровый молодой мужчина с нормальными потребностями, вынужден был искать облегчения на стороне?

Начать с того, что я предавался чрезвычайно лиричному, почти райскому флирту с разного рода…

Стук в дверь.

– Войдите, – сказал я. – А, Гумилия.

Со списком Мебиуса.

Доводилось ли вам замечать, что ночью, когда вы в полудреме пытаетесь разгладить под собой смявшуюся простыню, сама эта необходимость лишает вас сна? И какие огромные усилия приходится прилагать, чтобы вернуть его! Да, тело – штука важная, важная и грузная, и это живое тело, мое, – ладно, пропитанное сном, но непотопляемое, полное жизни, жизни!

– Боюсь, утро сегодня паршивое. Ну что же, отправляемся туда, штурмбаннфюрер?

– Да, да. Уже выхожу, во имя всего святого!

– Все в порядке, мой Комендант?

Прюфер ждал меня на грязном крыльце. Серый туман, вяло прораставший серым снегом – пухлыми сырыми снежинками. Я откашлялся и сказал:

– Какой нам нужен барак? Я забыл.

…Станислав Ставижински, Тадеуш Жежик, Хенрик Пилески – ночью, когда я просматривал «меню» Мебиуса, мне время от времени удавалось соотнести с именем лицо. И я понял, что по меньшей мере некоторые из этих людей были легендарными работниками, истинными стахановцами, лесопилками и паровыми катками в человеческом обличье, которым раз за разом удавалось продержаться целый месяц в угольных шахтах Фюрстенграбе, а потом (прогорбатившись несколько недель на прокладке железнодорожных путей) вернуться туда еще на месяц… Сидя за столом в своем кабинете, массируя при свете лампы лоб, я начал испытывать серьезные сомнения в разумности предложенной Мебиусом меры и в результате (да и в связи с другими моими заботами) выпил много, слишком много рислинга, водки, арманьяка и прежде всего сливовицы и не смог заснуть до 04.07.