Онлайн книга «Хозяйка Серых земель. Люди и нелюди»
|
Она упала. На сухие камни, о которые рассадила ладони. И живот свело судорогой, и все тело, изломанное, искалеченное чужим взглядом, вытянулось в агонии. Кричать не получалось — пересохло горло. И она корчилась, ползла, не понимая, куда именно ползет. Подальше от камней, от проклятого круга… или не круга, но старой церкви, от которой разило тьмою. — Дуся! — Этот голос пробился сквозь полог боли. Невыносимой. Но она, Евдокия, как-то эту боль выносит… и значит, не столь уж хрупка. Не ничтожна. — Дуся, дыши ртом… давай, умница… воды… будешь водичку? Ее подняли рывком. Усадили. Кукла. Правильно, люди для него, того, кто остался в межмирье, — куклы… и она, Евдокия, фарфоровая. Литые руки. Литые ноги. И голова тоже литая, из фарфора первого класса да расписанная поверху. Волосы приклеены. Глаза распахнуты глупо. А тело вот тканое, набитое конским волосом. — Пей давай, по глоточку… за маму твою… тещеньку нашу драгоценную… она же ж, Дусенька, не постесняется самолично заявиться, коль узнает, что с тобою неладно. Вода холодная. Пожалуй, это было самое первое безболезненное чувство. Или не чувство, но мысли? Вода холодная. Сладкая. — Сделает мне усекновение хвоста аль иных каких важных частей тела… про братца моего вообще молчу… Бес. У него вода. Во фляге. Фляга старая, битая. Где взял? Лучше не спрашивать, а пить, пока вода еще есть… и Евдокия глотает, глотает, силясь наполнить пустоту внутри. И флягу не держит — держится за нее. — Он у нас ныне в рассудке своем… поглянь, как скалится… ага… недоволен… Голос есть, а Себастьяна нет. Точнее, он присутствует, но где-то вовне, отдельно от фляги, в которую Евдокия вцепилась. Не человек — тень расплывчатая. И еще одна рядом, но эта тоже — нелюдь. Евдокия рассмеялась, до того замечательной показалась ей собственная шутка. И смех этот длился и длился. — Ну ты что… Дуся… уже все, почитай… осталось только в повозку эту загрузиться — и домой… мы же ж и дошли, и нашли… и подвигов совершили столько, что и внукам рассказывать хватит, и правнукам… Глупости говорит. Но пускай покуда говорит, а Евдокия слышит, то и в теле собственном удержится. А оно, подведшее, оживало. Странно так, тянущей болью в руках и ногах, тяжестью в животе, будто туда не воду — камень подкинули. — Я… — голос прозвучал надсаженно, — в… в порядке… наверное… Лихо… — Тут он. — Себастьян флягу отобрал. — Собственной мордой наглою, в которую бы плюнуть… Лихо зарычал. А глаза человеческие. Жутко так… морда звериная, а глаза человеческие. — И плюну. — Себастьяна рык не испугал нисколько. — Когда человеком станешь… нет, ты каким местом вообще думал, когда во все эти дела ввязался? Молчи, без тебя знаю, что не головой… головою думать — это сложно, не каждому дано… Руку Евдокии подал, и она приняла. Оперлась. Удивилась вяло тому, что вовсе способна идти. — Но вообще, родственные лобзания и прочие радости предлагаю отложить. — Себастьян глядел не на Евдокию, на небо. Серое небо, по которому расползалась клякса, будто кто-то с той стороны чернила пролил… а может, и не чернила, но кислоту. Она разъедала небесную твердь. А как разъест до дыр, то и вниз хлынет. — Не знаю, что это, но оно мне категорически не внушает симпатии. — Себастьян старался держаться бодро, хотя чувство было такое, что с него шкуру заживо содрали. А после вновь натянули, но сперва щедро изнутри солью натерли. И жгло. И чешуя, которая то появлялась, то исчезала, не могла избавить от боли. И броситься бы наземь с воплем позорным, с криком. Покатиться, сдирая неудобную шкуру когтями… то-то потеха будет. Не дождутся. Выдержит. Как-нибудь. И пусть улыбка его ныне больше на оскал похожа, ну так ничего… скалиться, оно тоже полезно… главное, экипаж тут… пешком бы они далеко не ушли. Еще бы понять, как управиться. Как-нибудь… главное, чтоб быстро… этакую механизму Себастьяну доводилось видать на прошлогодней выставке. Нет, та попроще была… поменьше… — Дусенька, свет души моей… а ты не скалься, нечего было из дому сбегать… сделай доброе дело, садись в экипажу… поедем… мы поедем, мы помчимся… Наверное, вот так с ума и сходят. Через боль. Через силу. Выплескивая ярость песнею собственного сочинения… — …по болотам утром ранним… — Себастьян облизал потрескавшиеся губы. Пить хотелось… но фляга одна, и та краденая… …или заимствованная у разбойничков. Судя по тому, что творилось в храме, в который их выбросило, разбойникам она больше без надобности. А Себастьяну пригодится. Уже пригодилась. — Садись… давай, сиденья мягкие, кожаные… красота… королевою поедешь… а супруг твой сам пойдет, небось о четырех лапах. Даровали же ему боги их за какою-то надобностью… Лихо уже не рычал, поскуливал, уткнувшись холодным носом в спину… а хорошо… еще бы почесал, но не его когтищами. Мысли разбегаются, что тараканы в придорожной гостинице. И Себастьян потрогал голову, убеждаясь, что та еще на месте. И держится крепко. А вот для мыслей глубоких пока не пригодна… — От Познаньска как-то же добег… — Если говорить, то в голове временно наступает прояснение. Жаль, что горло дерет и каждое слово едва ли не выплевывать приходится. — И вообще… ты садись, Дусенька, садись… и держись покрепче, чую, хорошо пойдем… В машину Себастьян забрался с попытки третьей. И то Лихо подтолкнул. Носом в спину. Рыкнул что-то этакое, не то одобряющее, не то угрожающее. Хрен разберешь… а чернильное-то пятнышко на небесах разрастается. И ежели приглядеться малость, скажем, скосивши глаза, поелику пялиться в открытую на это пятнышко не получалось, то заметно, что закручивается оно спиралью новой грозы. Аккурат над шпилем храмовым и закручивает. Вон уже и молнии поползли белыми трещинками. И стало быть, лупанет… чутье подсказывало Себастьяну, что когда оно лупанет, то лучше бы оказаться где-нибудь подальше… Аврелий Яковлевич, заботливая душа, не только ключ оставил, но и записочку. «Слева — тормоз. Справа — газ. Шлём в багажнике сзаду». Шлем сзаду — это актуальненько… да только до заду этого, в котором шлем, Себастьян не сумеет добраться. Ему бы силенок хватило руля повернуть… эх, а с лошадьми все ж проще. И ненаследный князь покосился на братца. А тот, почувствовав этакое не особо своевременное внимание к своей персоне, вовсе оному не обрадовался. Оскалился во все зубы, зарычал… нет, жеребец он, может, еще тот, да вот двоих не увезет точно. |