Книга Захватывающее время, страница 17 – Тим Тарп

Она отшатывается, удивленная тем, что я шевелюсь.

– Ты жив, – говорит она. – Я думала, ты умер. Я ей:

– Я думаю, что не умер. – Только в этот момент я ни в чем не уверен. – Где я, черт возьми?

– Во дворе, – отвечает она. – Ты знаешь кого-то, кто здесь живет?

Я сажусь и смотрю на уродливый розовый кирпичный домишко со встроенным в окно кондиционером.

– Нет, впервые вижу.

– Ты попал в аварию?

– Понятия не имею. А что? Где моя машина?

– Не одна из вон тех?

Она указывает в сторону улицы, где у обочины стоят две машины, а на противоположной – ржавый белый пикап. Двигатель у пикапа работает, и я догадываюсь, что машина – девчонкина.

– Нет, у меня «Митсубиси», – отвечаю я. – Господи, я, наверное, заснул.

Я озираюсь по сторонам и пытаюсь собраться с мыслями. Над нами нависает вяз, и сквозь его голые ветки смотрит луна. В центре неухоженной лужайки стоит стул, в траве, в паре футов от него, валяются две пустые пивные банки. Я смутно вспоминаю, что сидел на этом стуле, но не помню, как оказался здесь.

– Значит, – говорит она, – ты не знаешь, где оставил свою машину?

– Дай подумать, – прошу я, но моя голова еще не готова думать. – Нет, не знаю. Я не помню, где она. Может, я оставил ее дома и сюда пришел пешком?

Она качает головой.

– Нет. Сомневаюсь, что ты живешь где-то поблизости, Саттер.

Моему изумлению нет предела.

– Откуда ты знаешь, как меня зовут? Мы где-то с тобой встречались, да?

– Мы учимся в одной школе, – отвечает она, причем совершенно нормальным тоном, а не тем, в котором слышится, что я идиот. У нее добрый голос, добрые глаза. Она смотрит на меня, как на птичку со сломанным крылом.

– Мы вместе сидим на каких-то предметах? – спрашиваю я.

– В этом году нет. А в средних классах сидели. Ты меня не вспомнишь.

Выясняется, что ее зовут Эйми Файнки. И она права, я действительно не могу вспомнить ее, хотя и делаю вид, что вспоминаю. По ее словам, сейчас пять утра, и она оказалась здесь в такую рань потому, что это ее «газетный» маршрут.

– Вообще-то это наш с мамой маршрут, – поясняет она, – но мама со своим бойфрендом вчера вечером отправилась в Шони, в индейское казино. Думаю, они там задержались допоздна и решили переночевать в мотеле. Они иногда так делают.

«Газетный» маршрут наводит меня на мысль. Так как Эйми все равно садиться за руль, она могла бы взять меня с собой. Наверняка моя тачка где-то поблизости. Если учесть то состояние, в котором я был вчера, вряд ли я мог уйти слишком далеко от нее.

Моя идея кажется ей el fabuloso [20] . Обычно пикап по «газетному» маршруту ведет ее мама, а она просто бросает газеты в окно. Если я смогу почувствовать правильный угол броска, то из меня, как она считает, получится классный разносчик газет.

В багажнике белого пикапа лежат три пачки развернутых газет, свернутыми же, хрустящими, как чипсы, он забит до самого верха.

– И какой длины этот твой «газетный» маршрут? – спрашиваю я, когда мы отъезжаем от обочины.

– Практически вся эта часть города, – отвечает она.

– Господи, – говорю, – я и не знал, что доставка газет такой большой бизнес. Ты, наверное, гребешь огромные деньжищи.

– Не я, мама. И из них она дает мне на расходы.

– Как-то не очень справедливо звучит.

– Разве?

– Ну да. Если ты делаешь половину работы, то и получать должна пятьдесят процентов. А, может, и больше, так как ты работаешь за нее, пока она ездит спускать деньги в индейское казино.

– Ну и пусть, – говорит она. – Зато она оплачивает большую часть счетов.

– Большую часть?

– Ну, иногда и мне приходиться вкладываться.

– Уверен, она знала, что ты на это поведешься. Мы едем по улицам со скоростью престарелого водителя, так как Эйми приходится показывать мне, в какие дома забрасывать газеты. Я сразу же приступаю к процессу. Это движение рукой от груди вперед, примерно такое же, когда бросаешь «фрисби». К концу квартала у меня уже получается забрасывать газеты на двор, почти до крыльца. Да я создан для этой работы.

У меня все еще слегка кружится голова, но мозги постепенно прочищаются, и это совсем не радует. Меня начинает допекать мысль о том, что мама и Гич скажут на то, что я не ночевал дома. Предугадать не трудно: Гич пригрозит старой доброй военной школой. Вероятно, он записал свою угрозу на чипе и вставил его себе в тупую робо-башку.

Мама выступит со старым репертуаром, на тему, «Что подумали бы соседи, если бы увидели, как я в такое время брожу по улице». Мне только интересно, а ей-то что? Она соседей терпеть не может. Но это не имеет значения. Больше всего на свете ее волнует, что подумают люди. Как-то так получается, что я все время ставлю ее в неловкое положение. Наверное, я унаследовал это качество от папы.

А вообще я не понимаю, почему я должен кому-то что-то объяснять. Почему мне нельзя делать то, что я делаю? Это же так круто – выйти из дома ранним-ранним утром, когда солнце только поднимается над горизонтом. И с особой остротой ощутить силу жизни. Когда тебе открываются тайны, о которых скучные спящие люди даже не подозревают. В отличие от них, ты бодр и остро осознаешь свое существование именно в этот момент – между тем, что было, и тем, что будет. Уверен, все это чувствовал папа. Может, и мама раз или два. Гич? Нет. Роботы не представляют, что значит на самом деле быть живым, и никогда не узнают.

Через три улицы у нас заканчиваются свернутые газеты, а моя машина так и не находится. Эйми останавливается и переносит из багажника в салон пачку развернутых газет, и мы готовим их к доставке. Она показывает мне, как их надо сначала сложить, потом скрутить, потом скрепить резинкой. Она работает так быстро, что я не успеваю за ней. У нее волшебные руки. Честное слово, она ухитряется сложить три газеты, пока я вожусь с одной.

– Сколько таких штук ты свернула за свою жизнь? – спрашиваю я, когда она бросает очередную трубочку на пол к моим ногам.

– Не знаю. – Ее руки продолжают работать. – Такое ощущение, что сотню миллионов.

Я спрашиваю, есть ли у ее мамы какая-нибудь другая работа, она отвечает «нет», доставка газет – это ее единственное занятие. Выясняется, что бойфренд ее мамы – инвалид, у него повреждена спина. Он получает пенсию и торгует всякими вещами на «Ибэй». Когда не сидит перед телевизором в трениках. Из уст множества других людей этот рассказ звучал бы грустно, но только не от Эйми. Она рассказывает об этом с нежностью, как о человеке с неизлечимой болезнью.