Книга Западня, страница 64 – Мелани Раабе

– Абсолютно. Бетховен написал Девятую симфонию, когда уже совсем оглох. И эта чудесная музыка, все эти инструментальные партии, многоголосье, хор, солисты, все эти чудесные, божественные звуки возникли в голове глухого человека.

– Ой, а я и не знала, – вру я.

Водитель вдохновенно кивает. Мне нравится его энтузиазм.

– Когда Бетховен первый раз дирижировал своей Девятой симфонией, сразу после заключительных аккордов публика за его спиной взорвалась аплодисментами. Но Бетховен не мог этого слышать. Он повернулся к залу, не зная, какое впечатление произвела его симфония. А когда увидел восторженные лица, понял, что все в порядке.

– Вау, – говорю я.

– Да, вот так, – говорит водитель.

Он довольно резко нажимает на тормоз, мы останавливаемся.

– Приехали, – говорит он.

Поворачивается, смотрит на меня. Киваю и говорю:

– Хорошо.

Выбираюсь из безопасного кокона машины, которая тут же уезжает и скоро исчезает в темноте. Я на окраине города. В солидном, спокойном жилом районе. Дома больше, чем на улице моих родителей. Каштановые аллеи. Сразу узнаю дом Ленцена. Я его видела на фотографиях. Их сделал частный детектив, которого я наняла еще в самом начале своей операции, чтобы выяснить все что можно о Ленцене, его семье и его окружении.

Вот уже в третий раз за сегодняшний вечер я иду по гравиевой дорожке, но на этот раз колени не дрожат и сердце не выскакивает из груди. Я спокойна. Срабатывает датчик движения, и путь мой освещается. Две ступеньки крыльца. Внутри загорается свет, и не успеваю нажать на кнопку звонка, как Виктор Ленцен открывает дверь.

Эти светлые прозрачные глаза.

Он жестом предлагает мне войти.

32

Я достигла цели своей экспедиции.

Виктор Ленцен передо мной, на расстоянии вытянутой руки.

Он закрывает за нами дверь, мир исчезает. Мы остаемся одни.

Ленцен изменился. На нем черная рубашка и джинсы, выглядит так, что хоть сейчас снимай в рекламе лосьона после бритья. И эти светлые глаза, которые я никогда не забуду, потому что впервые посмотрела в них там, в квартире Анны. И как я только могла сомневаться в этом?

– Зачем вы пришли, Линда? – спрашивает Ленцен.

Он мне теперь кажется чуть меньше ростом, чем во время нашей последней встречи. Или это я стала чуть выше?

– Мне нужна правда, – говорю я. – Я заслужила это – знать правду.

Несколько секунд мы стоим в его прихожей, глядя друг на друга. Воздух между нами дрожит от напряжения. Пауза болезненно затягивается, но я выдерживаю ее. Виктор Ленцен отводит глаза.

– Не разговаривать же нам в прихожей, – говорит он.

Он идет, я за ним. Дом его огромен и пуст. Кажется, будто он собрался отсюда съезжать или так толком и не въехал.

О чем, интересно, он сейчас думает, когда идет, чувствуя меня за своей спиной. То, что я здесь, означает, что я все поняла. И что ничего не закончилось. И предстоит очередной раунд.

Он старается излучать спокойствие. Но голова его должна лихорадочно работать. Мы идем по холлу, по белоснежным стенам которого на одинаковом расстоянии друг от друга, но как бы в случайном порядке, развешаны крупнозернистые, большого формата черно-белые фотографии. Ночное море, женский затылок с вьющимися волосами, змея, меняющая кожу, Млечный Путь, умная мордочка лисицы и черная орхидея. Все это проплывает мимо меня. Потом поднимаемся по свободно стоящей лестнице на второй этаж в гостиную Ленцена.

Дизайнерская лампа из металла и пластика заливает помещение холодным светом. Ни телевизора, ни книжных полок, ни комнатных растений. Только кожа, стекло и бетон. Дизайнерская мебель, два кожаных кресла, стеклянный столик и абстрактные полотна в синих и черных тонах. Легкий запах сигаретного дыма. В дальнем конце – открытая, без стен, зона кухни. За стеклами в темноте угадывается балкон.

– Прошу, – говорит Ленцен, прерывая мои мысли. Он указывает на кресло. – Садитесь.

– Вам следует знать, кое-кому известно, что я здесь, – говорю я.

Собственно, это мой единственный козырь.

– Если я не объявлюсь, сюда приедут искать меня.

Холодные глаза Ленцена чуть сужаются. Он понимающе кивает.

Сажусь в предложенное мне кресло. Ленцен садится в другое, напротив. Нас разделяет только маленький стеклянный журнальный столик.

– Что-нибудь выпьете? – спрашивает Ленцен.

Похоже, он уверен, что я безоружна. Еще бы, он же собственноручно выбросил мой пистолет в Штарнбергское озеро.

– Спасибо, нет.

На этот раз я не позволю ему увести разговор в сторону.

– Вы, похоже, не удивлены моим появлением, – говорю я.

– Нет.

– Откуда вы знали, что я приду?

– Чувствовал, что на самом деле вы не так уж и больны. Скорее, делаете вид, – говорит он.

Вытряхивает сигарету из пачки, которая лежит на стеклянном столике, прикуривает. Спрашивает меня:

– Хотите?

– Вообще-то я не курю.

– Но главная героиня вашей книги курит, – говорит Ленцен и кладет пачку и зажигалку на середину столика.

Киваю. Беру сигарету. Закуриваю. Молча курим. Перемирие продолжительностью в сигарету мы используем для размышлений перед решительной схваткой. Докуриваю свою почти до фильтра, гашу в массивной пепельнице. Во всеоружии, чтобы добыть ответы на свои вопросы.

Не знаю почему, но у меня такое чувство, что сейчас я получу ответы от Ленцена, игрушки закончились.

– Скажите мне правду, – требую я.

Ленцен не смотрит на меня, сосредоточенно уставившись в некую точку на полу.

– Где вы были двадцать третьего августа две тысячи второго года?

– Вы знаете, где я был.

Он поднимает взгляд, мы смотрим друг другу в глаза, как тогда. Естественно, я знаю. Как только я могла сомневаться?

– Откуда вы узнали об Анне Михаэлис?

– Опять за старое? Снова эти глупые вопросы?

К горлу подкатывает комок.

– Вы знали Анну, – говорю я.

Он издает протяжный стон, знакомый мне вариант его безрадостного смеха.

– Я любил Анну, – говорит он. – А насчет того, «знал» ли я ее, – скажу честно, не имею не малейшего понятия. Но скорее – нет.

Он шмыгает носом. Лицо его кривится. Откидывается на спинку кресла, начинает вращать головой, так что слышно, как похрустывают позвонки. Закуривает сигарету. Пальцы дрожат. Совсем чуть-чуть, чуть-чуть. Пытаюсь переварить услышанное.

В ушах звучит голос Юлиана: «На почве личных отношений. Столько ярости, столько ножевых ран – все указывает на преступление на почве личных отношений». И мой голос: «Но у Анны никого не было. Я это точно знаю».