Онлайн книга «Механическое сердце. Черный принц»
|
– Ты… – Я. – Он наклоняется. Странно, не видеть его, но знать, что он делает. И тянуться навстречу. Рука еще в руке. И уже на его груди. Под пальцами мягкая ткань рубашки… он не любит носить жилеты, говорит, что они – глупая блажь, сродни корсетам, но на самом деле ему просто сложно с пуговицами управляться. На жилетах они мелкие, тугие. – Кэри… – Да? Губы касаются губ. Так робко. И мягко. Наверное, это еще не поцелуй… или уже все-таки… на сей раз без привкуса льда… и все равно голова кружится. Хорошо, что он держит. И Кэри сама цепляется. За руку. И за рубашку. За шею… и волосы гладит… – Кэри… Ей нравится, как он произносит ее имя. И то, что отпускать не спешит. Ей вовсе не хочется, чтобы ее отпускали. – От тебя пахнет ветивером… – А мне казалось – машинным маслом. – И маслом тоже, но ветивером – сильней… а еще льдом… тем, который с вершины… и камнем. Брокк смеется, тихо и как-то так, что ей тоже хочется смеяться. – Ты для этого завязал мне глаза? – Если я скажу, что нет, ты мне поверишь? – Нет. – Тогда для этого. – Он вновь целует, на сей раз иначе, жестко, требовательно даже. – Боялся, что ты убежишь… – Ты бы догнал. – …или спрячешься… – …ты бы нашел… – Я и нашел тебя. Почему я нашел тебя так поздно, Кэри? – Брокк сам снимает повязку и, наклонившись, долго напряженно всматривается в ее глаза. Опять боится? Чего? Ей, наверное, этого не понять. – Хмуришься… – дотянувшись до его лица, Кэри стирает морщины. – Не надо. Пожалуйста. – Пожалуйста, – он отвечает тихим эхом и, перехватив ее руку, касается губами пальцев. Все-таки улыбка его получается вымученной. Ее отражают многочисленные зеркала бальной залы, поэтому Кэри вновь закрывает глаза. Он прав – так легче. Прикоснуться, забыв, что сама себе давала слово – никогда больше… разве можно подобное слово сдержать? Ведь «никогда» – это так долго. А он рядом, с вечным своим запахом ветивера на манжетах рубашки. С самими этими манжетами, притворно-твердыми, накрахмаленными. С четырехгранными запонками, уголки которых колются. Со складками на ткани… – Кэ-р-р-ри… – не рычание – воркование на ухо. Сегодня Брокк не сбежит. Останется, позволив разглядеть себя вслепую. И пальцы ее замрут на шее, на обветренной жесткой коже, под которой натянулись струны артерий. И бьется-бьется пульс отголоском сердца. Гладкий подбородок. Родинки на щеке. На левой. И на правой. – Что ты делаешь? – Ничего. – Она открывает глаза, и в первое мгновение все плывет. Круговорот разноцветных пятен, в котором Кэри теряется. – Я тебя… изучаю. Тихий смех. – Нельзя? – Можно. И нужно, и… …и он появляется в ее доме каждый день, приносит каменные цветы и рассказы о драконах. Учит танцевать, порой пересекая границу, впрочем, этой границы давным-давно нет. Но почему он больше не просит вернуться? – …и я хотел бы пригласить тебя на прогулку. Правда, моря здесь нет, но, быть может, парк подойдет? – Он говорит шепотом, словно само это приглашение – величайшая тайна. Для двоих. – А на площади поставили елку… она красивая… – Насколько? – Почти как ты. – Я похожа на елку? – Ты похожа на мою жену, – доверительно сообщает Брокк и целует кончик носа. – Но под елкой сидит Йольхорунен, который дарит подарки. Детям, конечно, но я попрошу и, быть может… Он смеется. Кэри нравится слушать его смех и стоять в кольце его рук. И просто смотреть на него. И на себя. На десятки их, вдвоем, отраженных зеркалами. – Так ты согласна? Как ему ответить отказом? Снег. И зима давно пробралась в город, развесила темные полотнища туч, заслонив солнце. Но оно рвалось сквозь прорехи, промоины, к двускатным крышам, к темным стеклам и широким подоконникам, на которых грелись голуби. Город полнился дымами. – Не замерзла? – Брокк держал за руку крепко, точно опасаясь, что Кэри потеряется. Город жил преддверием грядущих праздников, и человеческое Рождество мешалось с исконным Переломом. …до ночи духов всего три дня. И в витринах магазинов виднеются что четырехрогие солнечные кольца, перевитые золотыми лентами, что человеческие кресты. Ели, украшенные сушеными розами и коричными палочками. …деревянные, нарочито грубой работы ложки. И поминальники из необожженной глины. Восковые свечи, которые давно уже не катаются вручную, но по-прежнему расписываются красным и желтым. Линия солнца. Линия огня. И, белая, тонкая, между ними – линия жизни. Длинные плети ветлы, перевитые простым шнуром. И позолоченные деревянные ангелочки. Венки из дубовых листьев, гирлянды шелковых роз и свечи обыкновенные, восковые. Эти, тонкие, что палочки, украшенные розетками из цветной бумаги, крепили на еловых лапах. – Хочешь? – Брокк остановил старуху-полукровку, на лотке которой высились елки из сахара и белого, слегка опаленного зефира. – Хочу. Шумно. Суетно. И сумерки никого не пугают, напротив, улица оживает, наполняясь людьми. Кричат коробейники, расхваливая товар, норовя переорать друг друга. И старый шарманщик, несмотря на мороз, вывел свою шарманку. Обезьянка, наряженная в меховое пальто, таскала из шляпы счастливые билетики с предсказаниями и кланялась, корчила рожи. Дети. Няньки. Гувернантки в простых драповых пальто, изрядно обындевевших. Солидные торговки в шубах до земли метут меховыми подолами улицу. Девушки стайками… компаньонки, матери, тетушки, неспешно прогуливающиеся, притом старательно не замечающие некоторых вольностей, дозволенных этой неделей. Полисмены. И военные в мундирах, в плащах на одно плечо, точно холод им нипочем. Вокруг огромного зимнего дерева, украшенного лентами и гирляндами из парчовых роз, носились ряженые в тулупах, вывернутых мехом наружу. Лица их скрывали маски, одна другой уродливей, и сгорбленный старик вовсе с нестариковской прытью гонял их помелом. – Прочь! Прочь! – Голос его взлетал над толпой. |