Онлайн книга «Механическое сердце. Черный принц»
|
…про то, что некогда, быть может, годы тому, а может, и столетия, девушку и вправду ослепляли, оставляя залогом удачи. И держали в клетке дома дивной птицей. Она носила белые одежды, и люди верили, что ей открывалась истина… не было по эту сторону гор села, в котором обидели бы вещунью. И жили слепые старухи в немалом почете, а когда умирали, то в ночь костров кому-то да выпадала в пироге черная фасолина. …ныне вещунью поили травяным отваром, лишая зрения и разума на ночь. Почти милосердие, но вскоре и этот обычай уйдет вслед за альвами. Он, уже охрипнув, говорил про бочки с медом и пивом, про пивоваров, которые надевали праздничные, расшитые узорами хмеля одежды и высокие колпаки. Они заплетали бороды, хвастаясь длиной их и красотой не менее, чем сваренным пивом. И лили его на костер, клянясь, что огонь узнает лучшее. Не было в эту ночь человека, который решился бы на обман. Увидит дубовый король… …поймает Королева Грез и Туманов, пусть имя ее запретно, пусть сама она покинула мир, но люди верят – слышит. Что есть вера? Брокк не знал. Он осип и, устав говорить, замолчал, просто держал Кэри за руку. Лагсат начался с обозов, с широких подвод, волокуш, в которые запрягали медлительных волов, с легких повозок и саней, что вязли в дорожной суматохе. И разбитая ногами, копытами, колесами дорога расширялась. Полозья скребли по камню, и Брокк махнул вознице, чтобы останавливался: пешком проще. Ветвились тропы, вились между стенами невысоких домов. Их крыши срастались друг с другом, а на них поднимались яркие будки голубятен. Дымили печи, и угольная пыль красила снег черным. – Пироги… пироги, булки… – торговали из окон, которые здесь делали низкими, с широкими выступами-подоконниками и распашными ставнями. – Квас… Голос раскрасневшейся женщины с волосами, подвязанными платком, перебивался тонким криком. – Орехи! Каленые орехи! – Медовуха горячая! Наливали в глиняные кубки и вправду горячую, обжигающую. И Кэри опасливо принюхивалась, пытаясь разобраться в травах. Мята. Душица. Пожалуй, немного черноягодника и рябины малость, для кислоты. И конечно, местный вересковый мед, терпкий, ароматный. Рынок, оживавший на рассвете, бурлил. Местные и чужаки, купцы в черных костюмах, в собачьих лохматых шубах, неспешные, но все одно суетливые. Приказчики. Помощники. И красный дом нотариуса, перед которым выстроилась очередь. Сам нотариус, невысокого роста, полноватый и в очках, похожий на сову… искатели редкостей, собиратели чудес… мышиный цирк, у которого Кэри задержалась надолго. …гадалка, потянувшаяся было к Брокку, но, разглядев лицо, отпрянувшая. Полиция. Военные. Сутолока открытых торгов и громкий надсаженный голос распорядителя аукциона… – Пойдем отсюда, пожалуйста. – Кэри сжала пальцы. – Я… они продают чью-то жизнь. И она высится грудой старой мебели, статуями и зеркалами, напольными вазами, на которых закреплены бумажки с номерами лотов, древними часами… – Пойдем. Альвийские лавки уже открылись. Высокие, узкие дома-скворечники и хозяева-скворцы, все как один в черном. Смотрят глазами-бусинами, не спеша расхваливать товар, но глядят на покупателей свысока, с легким презрением. В этих лавках не звенят на двери колокольчики. Внутри сумрачно, влажно и пахнет свежескошенной травой. В широких шкафах, за покровом стекла, скрываются редкие и дорогие вещи. К примеру, альвийские куклы, хрупкие и белолицые, все как одна в роскошных нарядах. На рисованных их личиках застыла та же гримаска снисходительности… – Я их боюсь, – призналась Кэри. Она не выпускала его руку, и Брокк обнял ее за плечи. Продавец же, не произнеся ни слова, выставил на прилавок шкатулку из темно-красного дерева. Альвийский бук? И гребни из него же, украшенные резьбой. – Нравятся? Кэри прикасается к дереву с опаской, и продавец одобрительно кивает. Он запросит за шкатулку безумные деньги, зная, что если глянулась, то и деньги найдутся. Находятся. И Кэри не без разочарования выпускает шкатулку, позволяя ее обернуть мягкой тканью. – Быть может, – в полумраке глаза полукровки слабо светятся, и узкий зрачок расплывается, тесня характерную зелень. Он не альв, но почти… – Леди заинтересуют иные редкости? Почти дружелюбен. Почти улыбается, а Брокка не замечает, и это – часть игры, которую приходится терпеть. – Вот шелк… – Ткань растекается по прилавку, невероятно тонкая, но и невероятно прочная. Белая. С рисунком белых же перьев… белое по белому, вышивка мерцает, точно меняется, и Кэри не способна оторвать взгляд… альвийский шелк невесом. И стоит куда больше шкатулки. – Вот маска, созданная для последнего бала… Узкоклювая, закрывающая верхнюю половину лица. Белая. С эгреткой в ледяной пыли алмазов. Бесполезно спрашивать, откуда продавец знает, что им нужно, но он усмехается, укладывая маску в футляр. И достает ожерелье из посеребренных перьев белой цапли… браслеты… прилавок заполняется вещами, а продавец теряет прежнее равнодушие. Он рассказывает историю каждой, и не слушать его невозможно. …осколки ушедшего мира. – Вот оплавленные камни Аль-Ахэйо, – низкий с хрипотцой голос завораживает. И опаленный пламенем мрамор ложится между серебряной статуэткой лани и каменным тигром. – Вы ведь слышали, леди, о городе, которого не стало? Тихо в лавке. Сонная муха кружит над газовым фонарем, тычется в стекло. Куклы смотрят на Брокка мертвыми рисованными глазами. – Аль-Ахэйо, белая жемчужина альвов. Город вечного лета… Муха упрямо долбится, пытаясь пробить слишком толстое для нее стекло, не понимая, что за ним – огонь и смерть. – Он исчез в одночасье, утонул в пламени. Его прекрасные дома, сады, великая библиотека… – А люди? – И люди. Вспыхнули и сгорели словно спички. Но кто думает о людях, милая леди? – Продавец выбрал оплавленный кусок мрамора. – Возьмите на память о том, что когда-то в этом мире существовало чудо… Камень. Всего-навсего камень. Мрамора кусок. И воздух, горький, пропитанный дымом, вызывающий тошноту. Брокк стискивает зубы, сжимает кулаки. Надо дышать. И постараться не уронить свертки… там белый альвийский шелк и маска, шкатулка с гребнями, кажется, зеркало… и то ожерелье из посеребренных перьев цапли. – Брокк, – мягкая ладонь ложится на висок, – ты не виноват. Слышишь? |