Книга Время любить, страница 48 – Филипп Эриа

Я повторяла, я все твердила про себя, что он бросил лицей, отказался от продолжения учения. И по какой причине? Ясно, чтобы избежать столкновений с моим сыном, чтобы наша с ним дружба прошла без последствий... После его отъезда из Фон-Верта, а особенно в октябре, с началом учебного года, я жила, не смея сказать об этом никому, даже самой себе не смея признаться, под личиной беспечности, делая вид, что все уже забыто, а сама все время тряслась, как бы мальчики не встретились. Я ни разу не решилась спросить об этом Рено, а он ничего мне не говорил: чего только я не навоображала себе за это время! И что два бывших друга подрались на дворе лицея или, еще хуже, помирились за моей спиной и таятся от меня. И вот вам: оказывается, этот милый мальчик всем пожертвовал, заплатил за все только он, и как дорого заплатил.

Меня провели в кабинет. И когда я изложила архитектору свое дело, и когда мы условились о консультации по поводу крыши, я сказала, уже поднявшись с кресла:

– Мсье Кост, среди ваших чертежников работает бывший и лучший друг моего сына. Я его узнала – Пейроль.

– Жюстен? – воскликнул архитектор; и это имя, которое сама я не произнесла, а услышала из чужих уст, сразило меня силою заложенных в нем воспоминаний.– Вы с ним знакомы, мадам?

– Ну да. И по-моему, он вполне достоин всяческого поощрения! Я лично очень его уважаю.

– Ого! Это действительно работяга! – проговорил мсье Кост. Как и подобает жителю юга, превыше всех человеческих качеств он ставил именно эту достойную удивления черту.

– До чего же я рада, что его оценили в таком солидном заведении, как ваше! К сожалению, я не смогла заняться его будущим так, как бы мне хотелось, но вы лучше, чем кто-либо другой...

Он открыл дверь в соседнюю комнату.

– Жюстен, мадам Агнесса дала о тебе самый лучший отзыв, а это уже немало значит.

Во время этой провансальской битвы цветов Пейроль, как всегда, держался вполне естественно и сдержанно. Он стоял теперь у угла чертежной доски, смотрел на нас с легкой улыбкой и молчал.

– Проводи мадам до машины. После того, что я тут о тебе наслушался, это самое меньшее, что ты можешь сделать.

Уже темнело, и мне показалось, что стало очень свежо. Из окон магазинов на улицы, уже освещенные фонарями, лился свет, мимо нас бесшумно проносились машины. Нашу встречу укрыли сумерки, и завершалась она в банальной обстановке среди неонового света и вечерней прохлады.

И тут Пейроль снова выказал свой такт: он не поблагодарил меня за то, что я так похвально отозвалась о нем перед его патроном. Я сочла своим долгом сообщить Жюстену, что Рено идет неплохо, что при изучении точных наук сказывается прежняя хорошая подготовка.

– Я знаю.

– Вы виделись с Рено? Он мне об этом ничего не говорил.

– Нет, я его не видел. Ни разу. Но я справлялся у своих товарищей. Они мне рассказывали. Поэтому-то я и знаю, что дела его хороши.

Я решила продемонстрировать самой себе свою храбрость.

– Скажите, Жюстен, вы прервали учение из-за нас?

– Почему прервал? Что я, дурак, что ли?

Брови его поднялись над карими глазами в виде двух скобок, и всем своим видом он, казалось, говорил: "Да бросьте вы преувеличивать!", очевидно считая, что я чуточку помешалась. Еще не поняв, я вздохнула с облегчением. И тут же услышала, как он уважительно говорит о другом местном лицее – "еще посильнее по части наук, чем тот, ваш, уж поверьте",– куда после каникул он поступил учиться. У мсье Коста он работает только вечерами, после окончания занятий, да и то не каждый день: "Я прохожу стажировку без вознаграждения, словом, как говорится, учусь ремеслу, чтобы потом легче было".

– Но все равно в чем-то вам стало труднее, чем раньше, я имею в виду переезды.

Заподозрил ли он, что я говорю это с умыслом? Не вспомнил ли он при моих словах злополучный мотороллер, который так и не получил и о котором мне пришлось ему рассказать в тот день, когда разыгралась драма?

– У меня есть мопед,– быстро проговорил он.– Мне его подарили родные в день рождения, когда мне исполнилось восемнадцать. Все семейство сложилось,– добавил он самолюбиво.

Я почувствовала себя какой-то неуклюжей, тяжеловесной. После этих слов мне осталось одно – уйти.

– До свидания, Жюстен.– Я нашарила в сумочке ключи от машины.– Я была очень, очень рада вас увидеть.

Он ничего не ответил, он смотрел, как я влезаю в машину, сажусь, захлопываю дверцу – он все еще смотрел на меня,– как включаю зажигание.

– Нет, правда, очень, очень рада...

Ложь! Эта встреча оставила в моей душе тяжелый осадок. Но не из-за Пейроля, стоящего у машины, рот мой был полон горечи. Из-за меня самой. Я снова увидела его, но главное, я увидела за ним силуэт той Агнессы, какой я не была сейчас и даже не представляла себе теперь, что могла быть такой.

На повороте от шоссе к нашему грейдеру, у больших, таких знакомых тумб я вынуждена была остановить машину: я чувствовала, что еще не пришла в себя. И я, я, которая научилась смело, с улыбкой на губах идти навстречу поджидавшему меня дома Рено, возвращаясь из Ла Рока, я теперь вылезла из машины у поворота, быстро прошла мимо вековых платанов и проникла в дом через кухню.

– Ирма, я сейчас пойду к себе и запрусь в своей комнате.

Я старалась говорить негромко.

– Займись машиной... И не беспокойте меня... Скажи об этом Рено.

– Вам нездоровится?

– Нет. Просто мне необходимо побыть одной... Я не спущусь к ужину.

На следующий день за завтраком я прочитала на лице своего мальчугана тревогу за исход вчерашнего визита.

– Расклеилась? А теперь тебе лучше?

– Да. Ты меня знаешь. Когда у меня бывает плохой день, я предпочитаю переварить свои незадачи в одиночестве. Совсем одна. А назавтра все уже кончено.

Рено подождал, когда подававшая на стол Ирма уйдет на кухню.

– Что-нибудь не ладится с Полем Гру?

Я вздрогнула.

– Почему ты заговорил о Поле Гру?

– Потому что ты сама сказала, что у тебя был плохой день. Ну я и подумал, что ты виделась с Полем Гру, который все время бузит. Ты же сама на него жаловалась.

– Верно, жаловалась. Но, по-моему, это у него проходит. Впрочем, сейчас он в плавании, ты же знаешь.

– Верно, теперь ты о нем мне реже рассказываешь!

– Нет, дело не в нем. И не ломай себе голову, я все уже забыла.

– Успокойся. Молчу, молчу.

Почта приходила в Фон-Верт раз в день по утрам, в самые различные часы, как то часто бывает в сельской местности, особенно в такой, как наша. После полудня мне доставляли с нарочным из поселка только заказные письма и бандероли, то есть деловую корреспонденцию. А телеграммы передавали по телефону с центрального городского почтамта.