Онлайн книга «Марсианское зелье»
|
Грубин говорил неправду, но эта неправда относилась к прошлому. Он знал, что с сегодняшнего дня он уже не руководит точкой по сбору вторичного сырья. Он скорее инженер, чем старьевщик. Прошлое было его личным делом. Ведь Мила тоже была старухой домохозяйкой. А это ушло. Милица вышла из-за ширмы, неся на руках платье. Она разложила его на столе, оттеснив Грубина на самый край, достала ножницы и задумалась. – От моды я отстала. Придется будить Шурочку. – Да, Шурочка, – вспомнил Грубин. – Она за вас обрадуется. 19 Грубин остановился за дверью Родионовых, позади Милицы. Та позвонила. – Они рано встают. Я знаю, – сказала Милица. – Вам кого? – спросила, открыв, женщина средних лет, чертами лица и голосом весьма схожая с Шурочкой, из тех женщин, что сохраняют стать и крепость тела на долгие годы и умеют рожать таких же крепких детей. Более того, отлично умеют с ними обращаться, не создавая лишнего шума, волнений и не опасаясь сквозняков. За ней стояли двое парнишек, также схожих с Шурочкой чертами лица. – Вы к Шурочке? – спросила женщина. – Из магазина? – Здравствуйте, – произнесла весело Милица. – Вы меня не узнаете? – Может, видела, – согласилась Шурочкина мать. – Заходите, чего в коридоре стоять. Шурка вчера под утро прибежала. Я на нее сердитая. – Спасибо. Мы на минутку. – Милице было радостно, что ее не узнали. – Ваша дочь здорова? – спросил из полутьмы коридора Грубин. – А что с ней станется? Шура! К тебе пришли! Женщина уплыла по коридору, и за ней, как утята, зашлепали Шурочкины братья. – Она меня не узнала! – объявила торжественно Милица Федоровна. – А я только позавчера у нее соль занимала. Шурочка, заспанная, сердитая после домашнего выговора, выглянула в коридор, приняла при плохом освещении Милицу за одну из своих подруг и спросила: – Ты чего ни свет ни заря? Я еще не проснулась. – Не узнала! – воскликнула Милица. – И мама твоя не узнала. А его узнаешь? Пойдите сюда, Сашенька. Грубин неловко ухмыльнулся и переступил раза два длинными ногами. – Мамочки мои родные! – ахнула Шурочка. – Товарищ Грубин! Неужели в самом деле подействовало? – Как видите, – ответил Грубин и повернулся медленно и нескладно, как у портного. – А как остальные? Шурочка говорила с Грубиным, а на Милицу даже не смотрела. – Остальные? – Грубин хихикнул и подмигнул Милице. – Про всех не скажу, а вот одна твоя знакомая рядом стоит. – Какая знакомая? Шурочка наморщила лоб, поправила челку, приглядываясь пристально к Милице. Но все равно угадать не смогла. – То ли меня разыгрываете, то ли я совсем дурой стала. – Я твоя соседка, Бакшт, – прошептала Милица. – И ты мне нужна. Как сверстница. – Ой, мамочки! – вырвалось у Шурочки. – Этого быть не может, я сейчас умру, если вы меня не разыгрываете. – Полно, душечка, – сказала Милица. – У меня на стенке висят акварели. Я там очень похожа. Пошли, время не ждет. Надо уходить, а я без платья. Не в салопе же мне ходить по улицам. Мне придется сообразить что-нибудь из обносков. – Чудеса, да и только, – говорила Шурочка. – Пойдемте на свет. Тут она от волнения совсем перестала выговаривать знаки препинания. – Мы сейчас у меня какое-нибудь платье возьмем, – предложила она, входя в комнату с Бакшт и подводя ее к окну, чтобы разглядеть получше. – Конечно это вы и я отсюда вижу что на акварели это тоже вы но с товарищем Грубиным меньше изменений теперь наука сделает громадный шаг вперед и стариков вообще не будет а с платьем мы что-нибудь придумаем мое возьмете вы тут подождите а я утащу одно наверное подойдет чего возиться только чтобы мама не увидела. И Шурочка испарилась, исчезла, только слова ее еще витали несколько секунд в комнате. – Ну вот, – сказала Милица. – Разве она не прелесть? – Вы обе прелесть, – ответил Грубин, смутился и подошел к окну. Он вдруг вспомнил, что Мила как-никак персидская княжна и была знакома с Александром Сергеевичем Пушкиным. 20 Савич сидел за столом, слушая, как щебечет Ванда. Он уже все осознал и готов был себя убить. И Ванду, разумеется, тоже. Не прожив и часа молодым, он уже изменил Елене вновь. И снова с Вандой. Как же это могло случиться? Он же специально пил зелье для того, чтобы жизнь пошла по иному пути. – Никитушка, – Ванда подкралась сзади и поцеловала его в затылок, – я так соскучилась по твоим кудрям, лет тридцать их не видала. Тебе кофе со сливками? – Все равно, – сказал Савич. – Сейчас гренки будут готовы. Ах ты мой донжуанчик! А я просыпаюсь – в кровати насильник. С ума можно сойти. А никому не расскажешь. Вот бы покойная мама смеялась! Ванда носилась по комнате легко, как настоящая нимфа. Правда, теперь Савич уже понимал, что для нимфы она слишком крепка телом и широка в бедрах. Впрочем, кто их видел, этих нимф? – Пей, мой мальчик. – Чашка кофе исходила ароматным паром, гренки были золотыми – и на них еще пузырилось масло. – Колбаски порезать? «Какой нежной она может быть, – подумал Савич. – А я уже и забыл. Надо отдать Ванде должное, она меня любит. А какой стала Елена? Может, еще не поздно? Я ничего ей не скажу. В конце концов, ничего не произошло. Мы с Вандой официально расписаны, и она имеет право на супружеские отношения». Оправдание было неубедительным. Ванда уселась напротив, в халатике, волосы чернокрылой сумятицей над белым лбом, глаза сверкают, щеки розовые, словно намазаны румянами. И такая в ней была сила здоровья, такая бездна энергии. Глаза ее вдруг затуманились, грудь высоко поднялась, и голос стал низким и страстным. – Мальчик мой, – произнесла она. – Иди ко мне. «Съест, – подумал Савич, – ей только дай волю, она съест. А в моем возрасте это опасно для сердца. В каком возрасте? Что я несу?» – Пора идти, – сказал Савич, стараясь не глядеть в глаза жены. – Куда идти? – К Елене Сергеевне. Ведь мы не одни были. С другими тоже произошло. – А какое нам дело до других? – Ванда обежала стол, наклонилась над Савичем, губами щекотала ухо. – Ванда, не сходи с ума, – остановил ее Савич. Так бы он сорок лет назад не сказал. Не имел жизненного опыта. – Мы с тобой в коллективе. В любую минуту они могут прийти сюда, чтобы проверить. Ванда выпрямилась. – Ой, Никитушка. Ты что имеешь в виду? – Ты же понимаешь – надо осознать. |