Онлайн книга «Город и сны»
|
«Как назло, ну надо же…– бормотал Григорий Романович. – Ma che`re, у тебя не найдется случайно…» «Кроме того, – сказал приезжий, – они были молоды. Старшему, если я только не ошибаюсь, не больше тридцати…» «Совершенно справедливо!» Наконец явился Аркадий с деловым видом, с нахмуренным челом, в рабочем переднике и рукавицах. «Аркаша, пусть им что-нибудь дадут на кухне». «Да они не голодные, – возразил он, – на пол-литра собирают». «Боже, – вздохнула хозяйка. – Что за язык!» «Кто их пустил?» – спросил строго Петр Францевич. «Сами приперлись, кто ж их пустит! Давно тут околачиваются. Ну, чего надо, гребите отседова, отцы, нечего вам тут делать!… Давай, живо!» – приговаривал Аркаша, толкая и похлопывая нищих, и компания удалилась. Наступила тишина, хозяйка собирала чашки. Петр Францевич, заложив ногу на ногу, величаво поглядывал вдаль, покуривал папироску в граненом мундштуке. «Вы, кажется, хотели мне возразить», – промолвил он. «Я?» – спросил приезжий. «Вы сказали, у вас есть вопрос». «Ах да! – сказал приезжий. – Я не совсем понимаю. Каким образом можно согласовать вашу концепцию с тем, что произошло в нашем столетии?» Петр Францевич с некоторым недоумением взглянул на гостя, как бы видя его впервые. «Что вы имеете в виду?» – спросил он холодно. «Что я имею в виду? Ну, хотя бы революцию и… все, что за ней последовало. По-вашему, это тоже самоотречение?» Петр Францевич ничего не ответил, а хозяин осмотрелся и спросил: «Где же Роня?» Оказалось, что дочки нет за столом. Путешественник почувствовал, что выпал из беседы. «Разрешите мне откланяться, – пробормотал он, вставая, – ваша уютная дача, я назвал бы ее поместьем…» Хозяйка мягко возразила: «Это и есть поместье, здесь мой дед жил». «Да, но… Угу. Ах вот оно что!» «Заглядывайте к нам. Будем рады». «Спасибо». «Мы даже не спросили, как вам живется в деревне». «Превосходно. Люди очень отзывчивые». «О да! Где еще встретишь такое добросердечие?… Я так люблю наш народ». «Я тоже», – сказал приезжий. Он не удержался и добавил: «Но знаете… Это поместье и моя деревня – это даже трудно себе представить. Два разных мира. Куда все это провалилось?» «Провалилось? Что провалилось?» «История, – сказал приезжий. – Мы говорили об истории». «Я так не думаю», – сопя, сказал хозяин. «Не следует ли сделать противоположный вывод? – вмешался Петр Францевич. – А именно…» «Где же это Ронечка?» «Позвольте, я поищу ее». «Да, да, сделайте одолжение… Смотрите, какие тучи». Постоялец вернулся домой, промокший до нитки. ХV Проснувшись перед рассветом, я угадывал в потемках жалкое убранство моей хижины, мне до смерти хотелось спать, но заснуть я уже не мог. Настроение мое было смутным, в мыслях разброд. С одной стороны, я был рад моим новым знакомым, а с другой – как быть с моим намерением сосредоточиться, остановить свою жизнь? Меня встретили весьма приветливо, и я предчувствовал, что не удержусь от искушения продолжить знакомство. Надо бы расспросить Мавру, наверняка она что-нибудь слышала об этих людях. Солнце уже сверкало позади моей избы, я фыркал под холодным душем, мне стало весело, я вернулся в мою сумрачную комнату; прихлебывая кофе, я озирал разложенные на столе письменные принадлежности, и голова моя была полна разнообразных планов. Все, что происходило со мною в последние недели, могло бы послужить предисловием к моей работе; я подумал, что следовало бы описать приезд, описать всю длинную дорогу, которая теперь представлялась мне почти символической. Перед глазами стоял первый день, заляпанная грязью машина, заколоченные окна деревенского дома. Я увидел себя стоящим на пороге моего будущего жилья, стройные предложения, как световая надпись, бежали у меня в голове, не хватало лишь первой фразы. Это был хороший признак: я знал, что писанию всегда предшествует замешательство, короткая пауза с пером, повисшим над бумагой. Вроде того как лошадь переступает ногами на одном месте, раскачивает оглоблями тяжелый воз, прежде чем нажать плечами и двинуться вперед, кивая тяжелой головой. Я прибег к известному приему. Окунув перо в чернильницу, поспешно начертал первые пришедшие на ум слова: «Не так уж далеко пришлось ехать, но едва лишь свернули на проселочную дорогу, как стало ясно, что…» Моя рука снова зависла над бумагой, я перечеркнул написанное и начал так: «Два окошка, выходившие на улицу, были крест-накрест заколочены серыми и потрескавшимися досками. Шофер вытащил из багажника железный ломик и…» «Молочка! – раздался голос Мавры Глебовны. – Ба, – сказала она, входя в избу, – да ты уже встал». Она поставила передо мной крынку и уселась напротив. Умытая, ясноглазая, мягколицая. На ней был чистый белый платок, она подтянула концы под подбородком. «Чего так рано-то?» «Да вот…– проговорил я, все еще с трудом приходя в себя, ибо инерция включенности в писание может быть так же велика, как инерция, мешавшая двинуться в петляющий путь по бумажному листу. – Да вот. – Я показал на то, что лежало на столе, скудный улов моей фантазии. – А ты уж и корову подоила?» «Эва, да я знаешь, когда встаю? Все ждала, будить тебя не хотела». «Я тоже рано встал». «Отчего так? Куды торопиться?» «Не спится, Маша». «Мой– то, -сказала она, понизив голос, – в область уехал. Совещание или чего». Область – это означало «областной центр» – от нас, как до звезд. «Он у тебя важный человек». «Да уж куда важней». Наступила пауза, я поглядывал на свою рукопись. «Я чего хотела сказать. Василий Степаныч все одно до воскресенья не приедет… Может, у меня поживешь?» «Неудобно, – сказал я. – Увидят». «Да кто увидит-то? Аркашка, что ль? Он вечно пьяный. Или на усадьбе работает. Листратиха, так и шут с ней». «Послушай-ка…– пробормотал я, взял ручку и зачеркнул неоконченную фразу. Мне было ясно, что не нужно никаких предисловий; может быть, позже мы вернемся к первым дням, а начать надо с главного. – Что это за усадьба?» Ответа не было, я поднял голову, она смотрела на меня и, очевидно, думала о другом. «Чего?» «Что это за люди?» |