Книга Приключения русского дебютанта, страница 12 – Гари Штейнгарт

И ноги сами последуют за тобой.

За семь лет, минувших с окончания элитной научно-математической школы, где он учился вместе со своим лучшим другом Владимиром Гиршкиным, Баобаб Жилетти почти не изменился: рыжий малый с очень светлой кожей и завидным телосложением. Правда, подростковый метаболизм, испустив дух, оставил ему в наследство слой подкожного жирка, который Баобаб постоянно и не без гордости пощипывал.

В тот вечер, вернувшись ярко-розовым и торжествующим из своих флоридских наркоприключений, Баобаб распинался в компании Владимира о достоинствах шестнадцатилетней Роберты, своей подружки. Какая она потрясающе молодая и способная. Какие она пишет сценарии для авангардных фильмов, в которых сама же и снимается либо участвует в съемках. И вообще — Роберта занимается делом.

Друзья сидели в гостиной, на сломанном диване с мохеровой обивкой, в квартире, которую Баобаб снимал в Йорквиле, и поглядывали на Роберту — девушка как раз втискивалась в узкие джинсы, ее голые ноги сияли голубыми прожилками, как у младенца, рот был полон скобок, а на губах толстым слоем лежала помада цвета «дикое бордо». Столь оголтелое отрочество смутило Владимира, и он отвел взгляд. Но Роберта доковыляла до него джинсы болтались вокруг лодыжек — и с криком «Влад!» смачно, оглушительно поцеловала в ухо.

Баобаб взирал на свою раскованную подружку сквозь пустой коньячный бокал.

— Эй, а джинсы зачем? — спросил он Роберту. — Ты уходишь? Но я думал…

— Ты думал? Неужели? — перебила она. — О, как интересно, liebechen [6] .

Роберта потерлась щекой о мохнатую щеку Владимира, с удовольствием наблюдая, как молодой человек, хихикая, сделал неубедительную попытку ее оттолкнуть.

— Я думал, ты сегодня останешься дома, — продолжал Баобаб. — Напишешь статью обо мне или отзыв на мою статью.

— Кретин, я говорила тебе, что у нас сегодня съемки. Если бы ты слушал, что я тебе говорю, мне не пришлось бы полдня корпеть над статьями и опровержениями ради тебя.

Владимир улыбнулся. Девчушка, облаченная в боксерские трусы Баобаба немыслимой расцветки и джинсы, спущенные ниже колен, лезла в драку и хотя бы этим заслуживала уважения.

— Ласло! — завопил Баобаб. — Съемки с Ласло, я прав?

— Деревенщина! — крикнула в ответ Роберта, с треском захлопнув за собой дверь ванной. — Сицилийская деревенщина!

— Что? А ну-ка, повтори! — Баобаб ринулся на кухню в поисках предмета, пригодного для метания. — Мой дед был членом парламента еще до Муссолини! Слышишь, ты, стейтен-айлендская [7] шлюха!

— Ладно, ладно. — Владимир перехватил руку, занесенную для крепкого удара в глаз. — Пойдем, нам надо выпить. Собирайся, Гарибальди. Вот твои сигареты и зажигалка. Идем, идем.

На улице они поймали такси и отправились в любимый бар Баобаба, находившийся в мясоразделочном квартале. Несколькими годами ранее в этот затрапезный район в центре города стекались орды варваров из сонных, зажиточных Тинека и Гарден-сити, позже здесь паслись правоверные хипстеры, но сейчас квартал по вечерам почти пустовал — более подходящего места для любимого бара Баобаба и не сыскать.

Перед «Тушей» по милости соседствующего заводика, где забивали свиней, разливалась лужа настоящей крови. По потолку заведения тянулись тросы, по ним в былые времена транспортировали нетелей. В зале дозволялось вести себя с тем же налетом анахронизма, — например, выбирать в музыкальном автомате «Линид Скинирд» [8] , размахивать куском вяленой говядины, обсуждать вслух формы официанток либо глазеть на трио истощенных аспирантов, сгрудившихся вокруг бильярда с острыми киями наготове, словно в ожидании финансового подкрепления. Завсегдатаи так себя и вели.

— И что? — произнесли друзья одновременно. Бурбон они уже заказали.

— С этим Ласло проблемы?

— Чертов мадьярский выскочка так и норовит трахнуть мою девочку, — ответил Баобаб. — Ведь мадьяры входили когда-то в Великую татарскую орду?

— Вспомнил о моей матери? — Монголка!

— Нет, честное слово. Этот Ласло настоящий дикарь. От него исходит такой ненашенский запашок. А имя просто не выговорить… Нет, конечно, я знаю, что ты думаешь. Будь я шестнадцатилетней девчонкой и появись у меня возможность позаигрывать с каким-то хреном, который стриг собаку Феллини или чем там Ласло якобы прославился, я бы мертвой хваткой вцепился в этого будапештского гения.

— Но он действительно что-то снял?

— Венгерскую версию «В джазе только девушки». Говорят, очень аллегорическое кино получилось. Влад, я когда-нибудь говорил тебе, что любовь — по сути социоэкономика?

— Говорил. — На самом деле нет.

— Повторю еще раз. Любовь в принципе — это социоэкономика. Нас возбуждают статусные градации. Роберта моложе меня, я более опытен, чем она, она умнее меня, Ласло более европеец, чем она, ты образованнее Халы, Хала… да, Хала…

— С Халой проблемы, — сказал Владимир. Подошла официантка с бурбоном, и Владимир уставился на ее приятную фигуру, приятную в западном смысле, то есть невероятно худую, но грудастую.

Официантка была с ног до головы обтянута двумя кусками кожи, искусственной кожи, поблескивавшей с оттенком самоиронии, что в 1993 году было абсолютно правильно; именно в том году насмешка над мейнстримом стала собственно мейнстримом. Волосы у официантки отсутствовали — прическа, к которой Владимир с годами подобрел, несмотря на то что любил зарыться носом в немытые локоны и пряди. И в довершение у официантки имелось лицо — обстоятельство, в упор не замечаемое большинством посетителей, но не Владимиром, любовавшимся ресницей, упавшей под тяжестью туши и сиротливо прилепившейся к коже. Как трогательно! Да, она была личностью, эта официантка, и Владимир опечалился, потому что она даже не взглянула на него, подавая виски.

— Возможно, этих… Нет, не хочу переходить на твой жаргон. Впрочем, ладно. Возможно, этих статусных градаций, существующих между мной и Халой, уже не хватает, чтобы меня возбудить.

— То есть вы стали слишком близки? Живете как муж и жена?

— Ровно наоборот! Эта галиматья про градации только все запутывает. Я хочу сказать, что уже не понимаю, что творится в ее башке.

— Да ничего не творится.

— Ты к ней несправедлив.

— Но это правда. Послушай, ты познакомился с ней, когда только-только порвал с той тощей, злющей людоедкой из Средне-Западного колледжа, забыл, как ее звали. Ты вернулся в Нью-Йорк растерянным им-ми-мигрантиком, маленьким Гиршки-диршки, тух-тух-тух, едет Гиршки-диршки…