Книга Улисс из Багдада, страница 8 – Эрик-Эмманюэль Шмитт

После нескольких дней боев американские танки взяли столицу, где царило ощущение разгрома. Большинство багдадцев считали себя уже побежденными. Даже те, кто радовался свержению Саддама, считали унизительным то, что не справились с ним сами, что понадобились ненавистные американцы. Кроме того, сильно сказывались человеческие потери.

Однако американские обещания лились дождем, провизия тоже, толпе хотелось забыться и ликовать, так что в день, когда на площади Фирдоуси свалили статую Хусейна, многие из нас плакали и вопили от счастья.

Вместе с этими тридцатью тоннами, рухнувшими на землю, обратились в прах тридцать свинцовых лет. Тирания закончилась. Я и мои товарищи шли прямиком в будущее — свободное, демократическое, лишенное произвола. Я орал до потери голоса, выкрикивал все лозунги, предложенные нашим юным восторженным глоткам. Несмотря на массовое присутствие пехотинцев и иностранной прессы, мы братались. О, как мне не терпелось увидеть Лейлу и рассказать ей про все, что произошло!

В восемь вечера, заключив в объятия больше людей, чем за всю предыдущую жизнь, стерев ладони в кровь оттого, что колотил палкой по статуе деспота, оросив счастливыми слезами множество незнакомых плеч, я нехотя покинул атмосферу эйфории и направился в квартал, где жила Лейла.

Подойдя ближе, я сразу понял, что произошло.

На месте дома зияло пустое пространство, полное пыли и черного дыма. Здание было снесено разрывом снаряда. Остались только разбросанные камни, куски штукатурки с клочьями обоев, цементная пыль и искореженная арматура, тянувшая к небу уродливые пальцы.

— Лейла!

Я бросился к завалу и изо всех сил стал кричать ее имя:

— Лейла!

Я опросила зевак, обежал соседние магазины, зашел в ближайшие дома.

— Лейла!

Ее не было нигде.

В панике я вернулся к руинам и вырвал лопату из рук спасателя.

— Лейла!

У меня за спиной раздался голос:

— Лейла умерла, сударь.

Обернувшись, я увидел тощего сторожа с седыми усами, который сто раз видел, как я провожаю Лейлу домой.

— Ибрагим?

— Да, господин Саад. Когда все произошло, я сидел в кафе напротив. Вы знаете, Лейла с родителями жила на четвертом этаже. Именно туда попала ракета. Этот этаж вспыхнул и обрушился первым.

— Это… это точно?

— Мне очень, очень жаль, сударь.

Он опустил голову, сломленный горем.

Неподалеку на улицах слышались радостные крики, музыка и хлопки петард в честь падения бронзового Саддама. Закат, медлительный и золотистый, нес свежий ветер с гор, и счастливый Багдад собирался танцевать всю ночь напролет.

3

— Как мне оплакивать ее, если я не видел ее мертвой?

Смущенно покашливая, отец пытался справиться с волнением, прежде чем ответить. Я продолжал:

— Я холоднее камня. Я ничего не чувствую, ни о чем не думаю, ничего не хочу.

— Выпей чаю.

Чтобы не перечить ему, я нетвердой рукой принял чашку.

В доме не раздавалось ни звука. Я знал, что эта тишина ненастоящая, — по логике вещей мать и сестры должны были таиться в соседней комнате, сдерживая дыхание, приникнув ухом к стенке и надеясь, что отец подберет нужные слова. В течение трех недель со смерти Лейлы я лежал пластом в нашей квартире, говоря не больше полуфразы в день, поддавшись апатии, которая безумно пугала мою семью. Усадив меня по-турецки перед собой на единственном нашем ковре, отец решил меня подбодрить.

После двадцати шести дней боев, 1 мая 2003 года, утром, президент Буш объявил себя победителем. Наш президент, грозный Саддам Хусейн, не возражал, сидя, как крыса, в подвале, и одно его молчание уже доказывало, что Буш одержал верх. Официальные сражения прекратились. Армия захватчиков теперь хотела, чтобы мы считали ее армией освободителей. Наша семья готова была оказать ей такое доверие.

— Война кончилась, сынок.

— Мое счастье тоже, папа.

Он похлопал меня по плечу, не находя ответа, охваченный растерянностью и жалостью ко мне.

— Ты молод.

— И что с того?! — воскликнул я в запальчивости. — Когда молод, не страдаешь?

— Страдаешь. Однако впереди будущее, жизнь может одержать верх. Ты никогда больше не увидишь Лейлу, но ты встретишь других женщин.

— Вот-вот, одна в минус, а десять в плюс! Ты веришь в то, что говоришь?

— Не верю ни секунды… И все же… подумай… я же все-таки прав, когда уверяю тебя, что впереди десятилетия. Сравни себя с человеком моего возраста. Например, если бы твоя мать погибла, у меня бы не было времени на…

— Да ты с ней прожил тридцать лет!

— Прости меня. Я пытаюсь высказать хоть какую-то утешительную мысль. Дело в том, что я сломлен и не могу выудить ни единой. И оттого, как кретин, повторяю банальности, которые слышал тысячу раз, в надежде, что… О, прости меня Саад, прости! На самом деле мне больно за тебя, и я не знаю, что сказать тебе, мальчик мой.

Сам того не подозревая, он произнес наконец правильные слова, в глазах у меня защипало, я бросился к нему, уткнулся в его грудь и плакал долго, медленно, неподвижно, как истекает кровью раненое тело.

Тишину разорвал взрыв. Женщины в панике влетели в комнату.

— Опять начинается!

Мать дрожала.

Вскочив на ноги, я высунулся в окно и вдохнул окружающий воздух.

— Я думаю, это по крайней мере в ста метрах отсюда. Это нас не заденет. Не о чем беспокоиться, мама.

— Ты прав, Саад! Мой сын в смертельной тоске, его невесту разорвало снарядом, город погружен в хаос, рвутся бомбы, и никто не знает, откуда они летят, каждый вечер надо напиться, чтобы заснуть, — такой шум стоит в городе, но все в порядке, мне не стоит беспокоиться!

Нечем было ответить на ее раздражение: с тех пор как боевые действия официально завершились, ситуация становилась все хуже. Войну за территории сменила война гражданская. Понадобилось всего несколько недель, чтобы все стали врагами, — как и предчувствовал отец, Ирак без Саддама Хусейна не выздоравливал, страна по-прежнему страдала паранойей, болезнь усугубляла разруху.

Сунниты, возглавлявшие общество во времена Саддама, противились приходу к власти шиитов, прежде бывших в меньшинстве и теперь совершенно логично продвигаемых оккупационными силами на ключевые должности. Багдад делился на зоны — шиитские, суннитские, американские, и всё вместе становилось обширной зоной неблагополучия, где пролетали пули и снаряды. Вдохновленные террористическими методами «Аль-Каиды», террористы-самоубийцы множили акции. Страх не отступал ни днем ни ночью, ибо каждое действие таило опасность: на рынке ты рисковал погибнуть от взрыва, устроенного боевиком-смертником, ехать на автобусе было опасно из-за машин, начиненных взрывчаткой, переход улицы таил риск погибнуть от шальной пули, дома в четырех стенах вас тоже мог настигнуть снаряд.