Онлайн книга «Дочь партизана»
|
Сейчас кажется, что все подчинялось какой-то роковой неизбежности. Я не взял такси, хотя был в хлам пьян. Я отказался переночевать у Ала, поскольку боялся утренних объяснений с Огромной Булкой, и пожадничал тратиться на такси до Саттона. Глубокая ночь, на дороге мало машин, рассудил я. Короче, поступил как пьяный: недооценил степень опьянения и переоценил свои водительские навыки. Из Хайгейта в Саттон можно проехать через Арчуэй. Катишь себе по Хайгейт-Хилл, а в конце Джанкшн-роуд сворачиваешь к Кентиш-тауну и Кэмдену. Однако на круговом развороте я подумал: почему бы не заехать к Розе? Конечно, мы должны повидаться. Надо ее обнять и сказать, какая она замечательная. Я даже помню, какие слова заготовил: «Роза, ты просто чудо». На Холлоуэй-роуд я свернул налево к ее дому. Ехать-то было недалеко, но удивительно, как я доехал. Нависнув над рулем, я таращился на дорогу, жмурился и тряс головой, чтоб не заснуть. «Дворники» с визгом терлись о сухое стекло – дождя-то не было. Видимо, я их включил, полагая, что включаю фары. Значит, ехал вообще без огней. Добравшись на место, я вылез из машины и долго мочился перед каким-то заколоченным домом, а потом не мог управиться с молнией ширинки, закусившей рубашку. Требовались обе руки, но одной я хватался за что ни попадя, дабы не рухнуть. Полагаю, во время дальнейших событий ширинка моя так и была расстегнута. Потом я долго жал кнопку звонка, прежде чем вспомнил, что он не работает. Тогда я стал ломиться в дверь и, не добившись результата, заорал: – Роза! Это я! Роза! В доме напротив открылось окно, и сиплый женский голос крикнул: «Заткнись, козел, а? Дай людям поспать!» Я обернулся и, чуть не грохнувшись с крыльца, послал ей жест Харви Смита [47] , но сказал что-то интеллигентное, вроде: «Пошла на хер, лярва!» Потом Роза мне открыла. Она была в белой пижаме с узором из розочек, розовом халате с пушистой оторочкой и под стать ему розовых шлепанцах с пушистыми помпонами. – Роза! Я кинулся ее обнять, но промазал и влетел в коридор, так что Розе пришлось отпрянуть. Я удержался на ногах, ухватившись за стену. Потом привалился к дверному косяку Розиной комнаты и одарил Розу взглядом, полным, как я полагал, собачьей преданности. Я был потный и растрепанный, галстук сбился набок. Утром я обнаружил, что он весь в засохших потеках тарамасалаты и хумуса [48] . – Ты пьяный, Крис, – сказала Роза. – Нет, вовсе не пьяный, – возразил я. – Еще никогда, никогда, никогда я не был таким трезвым. – Сейчас без четверти два. – Да ну? – удивился я. – Правда? Без четверти два? Так тебе ж не привыкать. – К чему? – Вы же гуляли ночь напролет в этом вашем борделе. – Я работала в хостес-клубе. – Ты работала в борделе. – Я вдруг разозлился. – В грязном бардаке. Самом что ни есть грязном. Нет, что ли? – Ты пьян. Иди домой, Крис. Я ложусь спать. Я попытался все обратить в шутку – встал на одно колено и умоляюще раскинул руки: – Возьми меня с собой, уложи рядышком. – Нет, ты пьяный, – твердо сказала Роза. – Приходи, когда проспишься. Опять накатила злость. Задним числом легко найти оправдания. Сказались годы жизни с домашним паразитом, который принимает тебя как должное, ничего не давая взамен. Сказалась долгая ненависть к себе, никчемному неудачнику. Вокруг все жили осмысленно и счастливо, а я сумел достичь лишь отчаяния заурядности, прозябающей в пустоте. – Ступай домой, Крис, – повторила Роза. И я взорвался. Вся накопившаяся злость, вся обида вдруг выплеснулись наружу. Кроме всего прочего, я назвал ее сукой. Мотался по коридору и бубнил: «Сука. Сучья блядская сука». Потом услышал собственный противный скулеж: – Почему это мне нельзя лечь с тобой? Почему? – После того, как назвал меня сукой? Я пытался поймать ее взгляд, но меня так качало, что задача оказалась непосильной, и я привалился к стене. Дышалось тяжело, уже подступала тошнота. И вот тогда мое скверное «я» полезло в карман и достало желтый конверт, набитый смятыми пятерками и десятками из премиального фонда, собранного за последние месяцы. Я презрительно помахал конвертом перед Розином лицом: – А если так? А? Меняет дело? Меняет? Я всучил ей конверт. – Что это? – недоуменно спросила Роза. – Пять сотен. Пятьсот бабок. Или это вздорожало наравне с прочим? Лицо ее помертвело, она надолго уставила взгляд в пол, потом подняла голову и еле слышно сказала: – Я думала, ты очень хороший. Глаза ее увлажнились, две слезинки скатились по щекам. Я опомнился, злость моя внезапно испарилась. Облаком поглотила невероятная усталость. Сдавило грудь, перехватило горло. Я шагнул к двери, поймал равновесие и шатко спустился с крыльца. Я куда-то поехал, надеясь добраться домой, но вскоре понял, что даже не представляю, где нахожусь. Накатила жуткая тошнота. Я успел выскочить из машины, и меня вырвало сквозь решетку, оказавшуюся оградой Клиссолд-парка. Пару раз мы там гуляли, и Роза умилялась, глядя на английских старушек, кормивших уток, и лысых пожилых джентльменов, в одиночестве бросавших в пруд палки для своих дворняг. Выворачивало меня долго. Словно кто-то лягал в живот. Саднило горло, обожженное мерзкой кислятиной, изо рта тянулись толстые нитки горькой слюны. Глаза слезились, за воротник стекал холодный пот. Когда стало нечем блевать, я помочился сквозь ограду и побрел к машине. Тут я заметил новые покрышки, сиявшие под желтоватым светом фонаря, и вспомнил, что они куплены на деньги из конверта. Меня скорежило от мысли, что Роза пересчитает деньги. Я завел мотор, но уже в конце улицы понял, что нет ни малейшего шанса попасть домой. Я заехал на тротуар и выключил зажигание. Мне еще достало сил перебраться назад – там я завернулся в покрывало с сиденья и впал в ступор. Утром затекшее тело ломило, словно меня переехали; я проснулся, когда народ уже шел на работу. Я разогнулся и остолбенел: мимо прошагал Верхний Боб Дилан – в спецовке, с синим инструментальным ящиком в руке. Через пару секунд я сообразил, что остановился прямо перед маленькой грязной автомастерской Морриса Майнора, где ВБД работал. |