Книга Дневники Клеопатры. Книга 2. Царица поверженная, страница 218 – Маргарет Джордж

— Куда мы направляемся? — спросил Тирс, прикрываясь от света ладонью.

— В тот покой, куда никогда не проникает солнце, — ответила я, указывая вперед, на мавзолей рядом с открытым храмом Исиды. — В мою гробницу.

— Значит, хоть ты и считаешься гречанкой, но поддалась волшебству египетских погребальных обрядов? — проговорил он с явным интересом. — Даже здесь, в городе ясного полудня, тень усыпальницы ложится на нашу тропу.

По мере того как мы приближались к строению, оно вырастало перед нами, маня своими порталами.

— В Египте мы живем бок о бок с мертвыми. Это неизбежно, могильные сооружения — часть нашего ландшафта. Мы не считаем, что тела следует сжигать как свечи, а потом бесцеремонно ссыпать пепел в урны. Однако все, что ты видишь, простоит пустым еще долгие годы, если Октавиан прислушается к моим доводам. В конце концов, зачем умирать безвременно?

Мне отчаянно хотелось остаться в живых и прожить под солнцем еще столько лет, сколько отпущено судьбой. И ведь это вполне возможно. Если…

Я провела его по ступеням, что огибали мавзолей и поднимались к открытым дверям. Рядом со мной громыхали по камню его подбитые гвоздями сандалии.

Внутри нас мгновенно окутали тени. Потребовалось время, чтобы глаза приспособились к сумраку.

— Это все твое? И Антония? — спросил он, понизив голос.

— Да. Мы будем покоиться отдельно от других Птолемеев.

Я ждала, когда жалящая темнота рассеется и позволит мне показать Тирсу мои сокровища, ставшие залогом моей сделки. В мавзолее было прохладно, словно тепло лета не проникало сюда. Времена года не менялись в доме смерти.

— Зачем ты привела меня сюда? Я не люблю гробницы.

— Но это особенная гробница. Взять хотя бы двери…

— А что в них такого?

— Сейчас они открыты и устроены так, что закрыть их можно только раз — навсегда! Они соскользнут по направляющим пазам и окажутся запечатанными намертво и навечно. После последнего погребения, моего или Антония, когда провожающие покойного удалятся, двери закроются и отделят нас от мира, обеспечив вечное уединение.

Я помолчала, потом продолжила:

— Такие ворота изобретены древними египтянами, а мы лишь приспособили их к зданию, выстроенному в стиле греческого храма. Но, в отличие от древних, мы не станем брать с собой в последний путь гору драгоценностей, так что грабителям не стоит нарушать наш покой.

По его телу (я ощутила это, а не увидела) пробежала дрожь.

— Давай уйдем отсюда.

Его слова остались без ответа.

— Все драгоценности, которые ты увидишь, я намерена передать Октавиану. В мавзолее не останется ничего ценного. Если он согласится на мои предложения.

Наконец глаза привыкли к сумраку, и я повела Тирса мимо двух пустых саркофагов, обогнула полированные колонны и остановилась перед грудой сокровищ. Он вытаращился на них, остолбенев. Посланец Октавиана был боек на язык и неплохо владел собой, но такого он не ожидал.

Я двинулась вокруг сваленных драгоценностей.

— Смотри: здесь золото, серебро, жемчуг, лазурит, изумруды. Достаточно, чтобы покрыть все долги Октавиана, сколь бы велики они ни были. Это во много раз превосходит доходы и накопления римской казны. Мои предки собирали их веками. Это единственная сокровищница в нашей части мира, не считая Парфии, еще не разграбленная римлянами. Подумай, чего достигнет твой господин, если у него будет такое богатство! И все это достанется ему без пролития крови, если он согласится, чтобы Цезарион или Александр с Селеной взошли вместо меня на трон Египта. Что до меня, то я удалюсь от дел. Как ты сам видишь, место для меня уже приготовлено.

Я кивнула в сторону саркофагов.

— Во имя богов… — Голос Тирса был слаб.

— Это не все, — указала я. — Разумеется, Рим будет получать в свое распоряжение египетское зерно, год за годом. Это часть соглашения.

— Не думаю, чтобы Октавиан представлял себе твои сокровища, — признался Тирс. — Но, прекрасная госпожа, даже они не сделают его счастливым, если он получит их в обмен на твою жизнь.

— О, представляю себе, как высоко он ее ценит. Ну? Каков же ответ?

Тирс потянулся и взял из кучи золотой слиток.

— Надо же, он не холодный, — промолвил он с удивлением.

— Верно, — сказала я. — Те, кто описывает золото как твердый и холодный металл, никогда не прикасались к большим слиткам и самородкам чистого золота. Оно удивительно пластичное, легко поддается обработке, принимает любую форму и вовсе не такое твердое и холодное, как железо. Чудесное, таинственное вещество. — Я нежно прикоснулась к слитку. — Доставь мне ответ твоего господина чем скорее, тем лучше. Ибо, как ты сам видишь, если ответ меня не устроит, я все это уничтожу.

Моя рука указала на сложенные под драгоценностями дрова, пропитанные смолой.

— Он желает угодить тебе, — промолвил Тирс, взял мою руку и поцеловал ее. — Это его глубочайшее желание. — Он подступил ближе, не выпуская моей руки. — Доверься ему и той власти, которой уже обладаешь над… над его чувствами.

Он снова припал к моей руке, задержавшись дольше.

— Тогда пусть он перестанет прятать их, — сказала я. — Никто не откликается на утаенные чувства.

Он так и не оторвал губ от моей руки, и его густые волосы упали вперед, коснувшись моего запястья.

— Вот как! — послышался со стороны входа негромкий голос.

Голос Антония.

Тирс отпрянул с виноватым видом.

Антоний чуть ли не прыжком преодолел расстояние от входа и схватил Тирса.

— Вот оно что! Вот кого прислал Октавиан! Сопливого похотливого мальчишку. И ты хороша! — Он обернулся ко мне. — Позволяешь ему слюнявить твою руку, выслушиваешь его болтовню, поощряешь его! — Он встряхнул Тирса за плечо, едва не подняв в воздух. — Обманываешь меня!

— Нет! — с досадой воскликнула я. Он истолковал все неправильно и испортил так тщательно претворявшийся в жизнь план. — Прекрати. Отпусти его!

— Нечего за него заступаться! Как он посмел позволить себе такие вольности? — Он вперил взгляд в лицо Тирса. — Ты кто такой?

— Друг и вольноотпущенник Октавиана, — пропищал бедняга.

— Вольноотпущенник! Он дерзает присылать вольноотпущенника в качестве посланника? А этот вольноотпущенник, в свою очередь, дерзает любезничать с царицей Египта. Какая неслыханная наглость.

— Господин, — подал голос Тирс, — я не сделал ничего непозволительного или непочтительного. Царице было угодно привести меня сюда, я же выполнял ее волю.

— Вот как? — проревел Антоний. — Уж не хочешь ли ты сказать, что она велела тебе целовать ей руки? Да тебя, юноша, нужно поучить хорошим манерам. Эй, стража!