Книга Секира Перуна, страница 33 – Екатерина Неволина

– Ну, на нет и суда нет, – невпопад хихикнул мужичок. – Больно умная ныне молодежь пошла, самоуверенная, – пробормотал он себе под нос и скрылся в зарослях.

То, что Семена Николаевича отнесли к категории молодежи, вызвало среди студентов целый шквал шуток, настроение значительно поднялось, и один лишь Глеб заметил, что вернувшийся из разведки Северин выглядит обеспокоенно.

– Что-то случилось? – подошел Глеб к другу.

– Мне кажется, мы заблудились… – негромко, чтобы не слышали остальные, ответил он.

Глеб едва поверил собственным ушам.

– Ты уверен? – переспросил он.

Северин пожал плечами.

– Нет пока, но мне здесь как-то… не нравится.

Еще через полчаса стало окончательно ясно, что они заблудились. Напрасно Северин пытался сориентироваться – все его попытки вызывали лишь недовольство.

– Да что вы его слушаете! – послышались голоса. – Нашелся знаток леса! Мы кругами уже сколько ходим? Я вон ту кривую сосну уже запомнил!

– Без паники! – прикрикнул на студентов Семен Николаевич. – Без вас как-нибудь разберемся.

В попытках найти дорогу прошел еще час.

Лес вокруг был мрачным. Все чаще попадались мертвые, обросшие серым лишайником деревья, уже давно не слышалось пение птиц, а вокруг, словно кокон, сплеталась мертвенная жуткая тишина, нарушаемая лишь хрустом веточек под ногами. Небо, клочками выглядывавшее из-за высоких деревьев, тоже было свинцово-серым, без единого проблеска солнечного луча.

– Ну что? – тихо спросил Глеб друга, когда тот вернулся из очередной разведки.

По мрачному лицу Северина все и так было понятно.

– Плохо, – так же тихо ответил он. – Никогда не видел такого леса. Он словно дурит, запутывает, водит кругами. И с каждым кругом мы все дальше от цели. Впереди мертвый лес и, думаю, болото.

– Плохо, – согласился Глеб.

– Но еще хуже, – добавил Северин, – что я будто всей кожей чувствую опасность. Чую, здесь гибельные места. Если проплутаем до ночи, может выйти что-то пострашнее, чем в старой бане.

– И что же делать? – спросил Глеб. – Все так безнадежно? Неужели выхода нет?

На часах было только начало четвертого, однако в этом странном лесу сумрак сгущался с удивительной скоростью.

– Мы пропали! Это он виноват! – вдруг истошно закричала одна из девушек, ткнув пальцем в Северина. – Он завел нас сюда, и мы никогда не выберемся отсюда! Он знал, что эти леса гибельные, но завел!

Ребята заволновались.

– Успокойтесь, не говорите ерунды! – еще пробовал утихомирить их археолог, но уже никто не слушал начальника экспедиции. Каждый чувствовал себя так, будто его подхватил темный вихрь и несет, несет куда-то. Злость и раздражение бились в груди, отравляли кровь, туманили сознание. Еще недавно спокойные и милые юные лица исказились почти до неузнаваемости, а глаза остекленели.

– Это он виноват! – вопило уже множество глоток.

Парни и девушки двинулись на Северина, все более сжимая кольцо.

– Он виноват! Нужно его наказать!

Голоса в страшном сумраке леса тоже казались чужими, незнакомыми. Да и могли ли обычные московские студенты – романтики, любители истории, еще недавно весело смеявшиеся и распевавшие у костра походные песни, – выкрикивать такие жестокие слова, могли ли они желать человеческой крови?..

Глеб тоже почувствовал, как изнутри поднимается волна черной мути. Ему хотелось броситься на этих вопящих, почти потерявших человеческий облик людей, и бить, бить, не разбираясь, круша эти раззявленные рты, превращая безумную толпу в кровавое месиво.

«Что это со мной?» – успел удивиться он и до боли сжал кулаки, не подчиняясь тому темному страшному чувству, что пыталось проникнуть в душу, сводя с ума и разрушая саму его личность.

Боль немного привела в чувство, и Глеб как нельзя более ясно осознал противоестественность происходящего. Должно быть, над ними властвует злой морок. Вон даже Семен Николаевич поддался ему, и глаза его так же пусты и ужасны… «Как у меня полминуты назад», – осознал Глеб и взглянул на друга.

Северин был мертвенно-бледен. И его покинуло обычное самообладание. Парень пятился, зажимая руками уши, а в глазах стоял ужас. Наверное, единственная осмысленная гримаса в этом лесу. И, что страннее всего, именно он, кого толпа со всей очевидностью предназначила на роль кровавой жертвы, не был охвачен злостью и, похоже, лишился возможности оказать хоть какое-нибудь сопротивление.

– Это он виноват! – звучало в ушах у Северина. Крик все креп и креп, превращаясь в смертоносный смерч.

– Это они во всем виноваты! Это оборотники! Я сам видел, как они, все трое, задрали мою корову!

Деревенские жители подступали к дому. У женщин в руках чадили факелы, у мужчин были вилы и топоры. Лица искажены и в отблесках огня кажутся совсем чужими, страшными.

Отец стоит на крыльце. Бледный, с плотно сжатыми губами. В руке зажато ружье, и Северин ясно видит, как побелели его намертво сжатые вокруг приклада пальцы.

– Люди! Опомнитесь! Что же вы такое говорите?! – бьет по ушам крик матери.

– Убить эту суку! Это она растерзала моего ребенка! Моего сыночку! Убить ее!

Северин со страхом смотрит в белые от злобы глаза этой еще не старой женщины. Он слышал, что ее сын, Борька, убежал в лес и пропал. К несчастью, деревенские сами пытались найти мальчика, отец Северина узнал об этом лишь на третий день после исчезновения ребенка. Именно он нашел его в овраге, увы, уже мертвым. Тело было истерзано дикими зверями, а лицо оказалось изгрызенным до такой степени, что и не узнать. У женщины горе, но зачем же оборачивать его против других, зачем искать виновного в своих несчастьях?!

– Смерть им! Смерть! – набирая силу, звучит со всех сторон.

– Ну-ка, угомонитесь! – орет отец, перекрывая рев толпы.

Он несколько раз палит в воздух, надеясь отрезвить начисто лишившихся рассудка людей, и в этот момент Северин вдруг необычайно ясно понимает: отец никогда не выстрелит в человека. И деревенские проснувшимся древним инстинктом тоже отчетливо понимают это. Из глоток вырывается, нет, даже не крик – вой!

– Жги их нору! Убивай этих оборотней!

Подожженный со всех концов дом ярко вспыхнул в наползающих сумерках.

– Люди-и-и! Где ваша человечность! – снова закричала мать.

Но людская волна уже накатывалась на них.

Отец изо всех сил толкнул жену и сына в сторону.

– Бегите! – закричал он страшным сорванным голосом.

И исчез в воющей толпе, бурлящей, как котел. Иногда мелькал приклад ружья, которым отец оборонялся, используя как дубинку. Отец никогда бы не выстрелил в разумное существо. Он, постоянно приносивший в дом то оставшихся без мамы зайчат, то раненых лисичек, то выпавших из гнезда едва оперившихся птенцов, – он как никто другой дорожил чужой жизнью и сейчас щедро расплачивался за это собственной кровью. Счет за добро предъявлен и оплачен.