Онлайн книга «Орхидея в мотоциклетном шлеме»
|
— То есть, — говорит, — ты его считаешь плохим писателем? — Да нет, — смеюсь. — Он по-своему очень талантлив. Очень. А в некоторых своих ранних вещах — даже хорош. Просто я его — не люблю… — А почему? — Понимаешь, каждый из нас имеет право любить или не любить. Если коротко — он мне просто неинтересен. — Но ты же считаешь его хорошим писателем? — Неплохим. — А как можно не любить хорошего писателя?! — брови домиком. — Запросто, — усмехаюсь. — Вон, Лев Толстой Шекспира ненавидел. А я — Толстого на дух не переношу. Что совершенно не мешает Льву Николаевичу быть не просто хорошим, а великим. Ну, и на фиг ему тогда моя любовь? Задумывается. — А у Сорокина, — спрашивает, — есть шанс стать великим? — Ты когда-нибудь великую помойку видела? — удивляюсь. — Видела, — кивает, — под Москвой. И даже фотографировала. — Ну, и как впечатление? — спрашиваю. Жмет плечами. — А какие там могут быть впечатления?! Помойка и помойка… …Молчит. Задумывается. Потом — радостно хохочет. Причем делает это так искренне, что я невольно присоединяюсь. Или: — А что ты думаешь о Пелевине? Жму плечами: — А я о нем не думаю, — говорю. — А почему? Снова закуриваю: — Да понимаешь, я в компьютерные игры уже лет восемь назад наигрался… — А он? — А он до сих пор в «Арабского Принца» режется… Снова хохот. Единственный раз она на меня обиделась, когда поделилась, что взахлеб прочитала набоковское «Приглашение на казнь». Говорит, проглотила за две ночи и теперь уже третий день ходит «как прибитая». — Везет, — говорю, — я Набокова вообще взахлеб читать не могу. Прочитаю два абзаца — и бегаю по квартире, пытаясь понять, как он это делает… — Что, — спрашивает, — Набокова так надо читать? А так, как я, нельзя? Плохо? Или дурной тон? — Каждому свое, — отвечаю. Неделю со мной не разговаривала. Пока я ей не принес давно обещанное «Белое отребье» своего любимого Джона Кинга. На чем и помирились… При этом друзьями мы с ней так и не стали. Бог его знает, почему. Так сложилось. А вот с Машкой они через некоторое время стали очень близки. И я ей, кстати, очень признателен за то, что моя жена иногда смотрит на меня совершенно другими глазами. Глазами Крис. В такие моменты я даже начинаю верить, что у нас еще далеко не все потеряно… …Но об этом — как-нибудь в следующий раз. Не сейчас. А потом — она куда-то пропала. Так же неожиданно, как появилась. Квартира на Новослободской оказалась пуста, мобильный телефон выдавал: «Абонент временно заблокирован». Оголодавшего и слегка даже одичавшего скотчтерьера взял к себе домой Лысый. Мы ее сначала искали. Пытались звонить по редакциям, рокерам, в Питер, расспрашивать общих знакомых. Все бесполезно. Пропал человек, как в воду канул. Только фотографии остались. Одна у меня до сих пор в кабинете висит. Мы с Русланычем стоим, смеемся, а у нас на плечах висит Крис. И тоже хохочет. Машка снимала. Очень удачно получилось… А больше — ничего… Потом, месяца через два, вечером, когда я сидел за компьютером, Машка неожиданно зашла ко мне в кабинет и положила передо мной какую-то брошюру. И — ушла к себе в комнату. Смотрю на обложку — «Цветочный гороскоп». Ни фига себе, думаю, к чему бы это? Гляжу — а там закладка. Открываю. Отчеркнутая главка называется «Орхидеи». И начинается словами: «Эти цветы в нашем климате не живут»… Прочитал. Только эту строчку, дальше — неинтересно… Докурил, пошел к жене. Она сидит — прямая, как палку проглотила. И смотрит куда-то поверх моей головы совершенно пустыми и совершенно сухими глазами. Спрашиваю: — Откуда это у тебя? Молчит. — Маш, — снова зову, — откуда? Что-то не припомню, чтобы ты такой фигней увлекалась… Сглотнула, посмотрела на меня внимательно. Глаза — темные-темные. Они у нее, как и у меня, — меняются. В зависимости от освещения и состояния души. Такая вот особенность организма. Одна на двоих. — Я, — говорит, — Дим, — тоже орхидея. По этому же самому цветочному гороскопу… И — заплакала почему-то. Как прорвало. Сел рядом, обнял за плечи, она мне голову на грудь положила. — Хрена, — говорю, — лысого я тебя еще когда на эти твои ночные гонки отпущу… Плачет, глаза прячет, а губы — все одно надувает. — Можешь отпускать, можешь — не отпускать. Все равно поеду… — Знаю, — вздыхаю, — что поедешь. Дай хоть немного поворчать-то… — Ну, ворчи, — плачет. И вдруг неожиданно проводит мне тыльной стороной ладони по щеке. Я уже и забыл, что она так умеет. Господи, как же нам когда-то было хорошо вместе… Я поцеловал ее в уголок рта, встал, взял сигареты, открыл шкаф, накинул на плечи куртку. — Пойду, — говорю, — на балкон. Подышу, покурю… — Иди, — улыбается, — морозоустойчивый ты мой. Трави себя никотином. Только — возвращайся. Обязательно… — А куда я денусь, — жму плечами, — от тебя-то. Слушай, а ты, кстати, не знаешь, почему Крис сбежала? — Знаю, — говорит. — Но не скажу. — Почему? — удивляюсь. — Потому что — не твое дело. Если б она захотела — давно бы сама рассказала. Или вернулась. А если не вернулась и не рассказала — то и я помолчу… — Может, — говорю, — это и правильно… — А это, — хмурится, — не тебе решать. Правильно или неправильно. Тоже мне, вершитель судеб нашелся. Судия строгий, но справедливый. Решать он будет. Иди лучше, кури… |