Книга Ненавистная пара, страница 49 – Галина Чередий

Я хрипел, стискивая челюсти до острой боли, каждый мускул выл в моментальном изнеможении, потребность излиться сводила судорогой бедра и поясницу, катилась из мозга вниз по моему позвоночнику, кажется, круша его в пыль и изгибая в усилии вонзаться еще сильнее и глубже, пот выедал глаза, ослепляя, но я бы ни за что не закрыл глаза. Не пропустил бы то, как Летэ достигла финала, невидяще и убийственно беззащитно уставившись мне лицо, прокричав свое наслаждение в мой жадно ловящий каждый звук и вздох рот, затрясшись всем телом, сжав меня на грани муки и тут освободив-таки, даровав своим высшим удовольствием право взлететь и на мою вершину, а потом сверзнуться с нее кучей враз обессиленной плоти.

Но в сладкой темноте передо мной вдруг вспыхнул образ брата. Реос глядел на меня с упреком, презрительно кривясь и разом отравляя все удовольствие до капли, превращая его в липкую мерзкую смолу, из которой остро захотелось вырваться, выдрать себя даже ценой кусков оторванной кожи, так внезапно словно приплавившейся к Летэ.

Мой брат тоже хотел жить, сука! Вот что рвалось из моего горла, когда я скатился с нее, кривясь от ненависти к ней, к себе, к тем, всеникак не желающим утихать конвульсиям пережитого блаженства, что сейчас обрело привкус дерьма и предательства.

Как я мог сказать ей, что готов понять ее желание просто жить? Уж точно не думая разумом, который раздавило похотью. Жить она хочет… типа, заново, будто ничего и не было, не испытывая никакого чувства вины? Не искупив ничего? А разве Реос не хотел жить?

Гадко стало так от самого себя, от ликования удовлетворенного зверя, как если бы падали наелся. Проклятая баба, ты разбила меня на части, и тогда, едва впершись в мою жизнь, и теперь, зачем-то свалившись на голову, когда куски вроде уже срослись. То простить тебя хочу или хотя бы все вычеркнуть, забыть, то припомнить, наказать и за твое, и за свое, потому что все равно ты всему причина.

— Вставай! — грубо рыкнул, вскочив и натянув штаны. — Домой пошли, расскажешь мне свой долбаный план.

Даже не обернувшись и не подав Летэ руки, я двинулся с поляны прочь, не в состоянии видеть ее распухших моими усилиями губ, пылающих, не остывших после секса щек.

— Ты сказал, что сможешь понять, — донеслось мне в спину.

Да, сказал, считай, дал обещание, и отступать от него не собираюсь.

— Ты же жива, разве нет? — Ну что за погань эта двойственность, когда тянет и вернуться, обнять, восстановить контакт, без которого муторно и пусто, и сделать больно, хлестнуть презрением, унизить. — Твою драгоценную жизнь я намерен беречь и дальше, вот только обещания, что она будет такой, как тебе рисовалось, не давал.

Между лопаток вдавилось нечто морозное, тяжкое, отдающее разочарованием. Моим? Или Летэ? Какая уже разница.

— Я не стану просить твоего прощения, — отрывисто произнесла моя пара, когда я уже поднимался на крыльцо моего… нашего дома. — От тебя мне оно не нужно.

А что тебе от меня тогда нужно, зараза?

Десять лет назад

— Куда она пошла? — ощерился я на брата, сообщившего мне, что наша Зрящая покинула пределы расположения стражей, пока я был занят насущными проблемами в оружейной.

— Да прошвырнуться, выпить, может, подцепить кого — откуда мне знать, — беспечно пожал Реос плечами, даже не подозревая, что выжигает мое душевное равновесие подчистую. — Молодая же девчонка, сколько же себя морить над книгами и на тренировках с выслеживаниями. Жить-то как-никак и ей охота. Вот парни позвали ее погулять, она и согласилась.