Книга Крепостная, страница 100 – Марьяна Брай

— Беременность, - ответил Владимир.

— Это мы знаем, но вы сказали, что там что-то страшное, – уточнил Осип.

— На таком сроке нельзя носить корсэт, - с ударением на «э» заявил врач. И в этот же момент задрал на ее животе кофту.

Клара схватилась за его руки и принялась одергивать блузку.

— Милочка, если вы будете драться, я не помогу вам. А еще скажите, что вы пили сегодня? Какие травы? Изо рта запах совсем непростой, - Владимир уверенно взял ее за локти и прижал к дивану.

— Говори, Кларка, а то Петра разбужу. Будем все вместе разбираться! – никогда я не слышала голос Осипа в такой тональности и посмотрела на него с уважением. Он мотнул головой, словно поблагодарил за поддержку.

— Шестнадцать… Не-ет… – испуганно и даже удивленно протянул Владимир. - Не меньше двадцати!

— Чего? – Осип наблюдал, как тот шарит по животу снохи и говорит что-то непонятное остальным.

— Недель. Это же надо так утянуться! Точно я скажу, когда посмотрю ее. Но это утром. Сейчас напоите ее сладким чаем, а после него дайте кашу или хлеб, размоченный в бульоне, - доктор встал со стула и, не дождавшись нового приглашения, сам проследовал к столу.

Клара мычала, заливаясь слезами, застегивая блузку, подбирала валяющийся на полу разрезанный корсет, но сбегать из гостиной не торопилась.

— Нюра, ты порасторопнее всех тут. Вместе с Марьей ночуешь сегодня в ее комнате. Пусть мужики туда чего надо принесут.А коли артачиться будет наша дорогая Клара, - Осип тяжело встал и побрел мимо нас к коридору, - так и привяжите ее к кровати. Сил моих больше нет терпеть этот балаган.

Утром доктор осмотрел нашу психическую француженку и сообщил, что срок не меньше четырех месяцев, но на деле он поставил бы и пять. Видимо, эта «ума палата» или уменьшала видимый срок, голодуя, или задумала сжить со свету неродившееся дитя вполне осознанно.

Петр хлопал глазами, пытаясь понять, кто здесь врет и что с этим делать.

— Оставайтесь, доктор, я все оплачу. Присмотрите за ней. Слуги освободят комнату сына. Он пока переедет в матушкину, - выслушав врача, приказал Осип перед завтраком и велел накрывать на стол.

Петр ни спорить, ни ругаться не мог. Он то уходил, то возвращался в гостиную, словно что-то забывал. И мне стало его жаль. По-человечески искренне жаль.

После обеда мы с моим новоиспеченным мужем отправились в мастерскую. Как только сани, скрипя осевшим, будто сдувшимся немного снегом, выехали за ворота, на душе стало светло. Появилась мысль вообще уехать из этого дома. Но эта противная черта моего характера, которую проще всего обозвать ответственностью, ни за что не позволила бы мне спокойно жить в другом месте.

— О! Барин! А я ужо душнянки заварил, как вы любите, с лабазником, малиной сухой да сахаром китайским. Ну, этот, как стекло, он у них. Выменял на кой-какие мелочи, - Николашка суетился, помогая Осипу раздеться. Потом, пока барин грел у печи озябшие руки, проторил дорогу к столам.

Здесь, среди этого деревянного роскошества, горели на столах четыре масляные лампы. Хотя, по мне, света из окон и без того хватало.

Осип уселся на свое рабочее место и принялся перебирать болванки, приготовленные Николашкой.

— Мужики по лес уехали. Там за татарской слободкой есть пильня. Вот у них, говорят, много обрези сухой. Нам в самый раз на подносы. Готовых-то, почитай, не осталось. Надюша хотела расписать. Вот. Я три оставил. Остальные забрали, - Николай проводил меня к приготовленному месту, указал на краску в стеклянных бутылках и принес деревянный стаканчик с кистями. – Вот. Что есть, то есть.