Книга Босая для сурового, страница 25 – Екатерина Ромеро

В темноте судорожно ищу этот бинт проклятий, которым надо было ребра перемотать,но кажется, я выбросила его в коридор, а теперь выйти не могу. Тигр закрыл меня здесь. В гробу этом проклятом и темном. Он проучить меня хотел, вот только перестарался маленько. Сдохну я тут до утра. От боли или от нехватки воздуха задохнусь. Вот ему будет веселье. Ненавижу!

Я не знаю, сколько проходит времени, но боль в ребрах уже кажется просто невыносимой, и я плакать от нее начинаю. Впервые в голос рыдаю. Не знаю, что со мной. Даже в детдоме так не раскисала, когда меньше еще была, и также побитой лежала никому ненужная. А тут, наверное, от простой безысходности разревелась и гребаной, невыносимой жалости к себе.

От острой боли не могу больше подняться на ноги. Только всхлипывать начинаю, так и лежа под дверью. Хватаю ртом воздух, как рыба, которого как мне кажется, уже тут нет совсем. Еще несколько минут, и наконец, я отключаюсь, увидев, что дверь эта проклятая все же открывается в последний момент.

В тот вечер у Шамиля сын рождается, первенец, мать его, и мы хорошо его поздравляем, пока на втором этаже не слышим какое-то шуршание. Я сразу же ствол достаю, однако Леха решает проверить для начала, уж больно громкие звуки доносятся сверху. Наемники так не работают, скорее крысята завелись, что и подтверждается уже спустя минуту.

Этот оборванец, щенок беспризорный, которого я замечаю в руках Лехи, трясется как лист осиновый. Худощавый и мелкий, совершенно дикий, он пытается храбрится, однако боится даже в глаза мне прямо посмотреть. Я понимаю, что это чудо ряженое еще до того, как с него кепка сваливается, показывая копну длинных темных волос.

Я не блефую, когда про лес говорю, однако это разоблачение даже лучше самого леса срабатывает. Чудо пугается и само скидывает свой маскарад, под которым девчонка малолетняя оказывается. Со взглядом сверкающим, до смерти зашуганная, дикая и дерзкая не по годам.

Ее глазенки темные по пять копеек становятся, когда мужики со стола на нее внимание обращают. Как стая волков на молодую овечку смотрят. Жадно и голодно. Особенно Шамиль, мать его, пугает ее, видимо, до смерти, от чего воровка аж дрожать начинает, и я вижу, что еще немного, и она просто разреветься тут на месте.

Бесспорно, мы бы могли хорошо поразвлечься с ней и деньжатами потом хорошо присыпать, однако уж больно мелкой эта воровайка выглядит, и я даю Шамилю отпор. Когда же чудо свой возраст называет, я чуть ли сам себя не пристреливаю за одну лишь мысль поганую. Черт.

Малолетка эта прозорливой, сука, оказывается. Хоть и видно, что голодная, она все время по углам рыскает, смотря пути отступления. Она ест точно как дикий зверек, быстро и много, заглатывая целые куски мяса, одним из которых чуть ли не давиться впопыхах, вызывая едкие смешки парней, и мой в их числе.

Я думал, что девчонка от страху тогда у стены все выложила мне как на духу, но нет. Воровка все-таки чисто сработала и обобрала меня, притом дважды. Уже на обратном пути, когда до города ее закидываю, замечаю пропажу кошелька, а уже приехав домой, ору как бешеный, обнаружив пустую шкатулку с украшениями. Мне могло бы быть все равно, однако это жены моей вещи были, десять лет уже как погибшей. Дороги они мне как память. Последняя о ней.