Книга Дикая Омега, страница 80 – Ленор Роузвуд

Он… боится.

Боится меня.

Хихиканье, истеричное и вымученное, вырывается из груди облачком пара. Самый пугающий альфа, которого я когда-либо видела, ходячая машина смерти, способная руками вырывать кости из мяса… и его пугаю я.

Но даже при всей этой напряжённости он меня не отталкивает. Просто сидит — застывший, неприкасаемый, — пока я выкачиваю из него тепло.

Его рука вздрагивает. Потом кисть. Любой другой альфа давно бы обнял полузамёрзшую омегу, но только не он. Он будто не знает, что делать. Да он вообще когда-нибудь видел омегу вблизи?

Мысль абсурдная.

Но всё же.

— Эм… — я заминаюсь, разрываемая между страхом и отчаянной потребностью не умереть от холода. — Ты можешь… обнять меня, если хочешь.

Он снова склоняет голову, брови сдвигаются к переносице. Его глаза впиваются в меня, как клинки.

— Р-рукой, — уточняю я, едва не стуча зубами, когда он явно не понимает, о чём речь.

Тишина. И пристальный, дикий взгляд.

Медленно, очень медленно, я тянусь к его предплечью — оно толщиной с мою грёбаную ногу — и он снова каменеет, когда кончики моих пальцев касаются его шершавой, изуродованной кожи. Я пытаюсь поднять его руку — бесполезно. Она тяжёлая, как гранит.

— Ты можешь поднять руку? —спрашиваю я тихо, боясь спугнуть единственный источник тепла. Единственный шанс остаться в живых.

Рука двигается. На дюйм. На два. На три.

И это онделает так осторожно, будто держит на ладони бомбу.

Я шевелюсь так медленно, словно приручаю паникующего быка или дикого жеребца. Забираюсь под его руку сама, устраиваюсь боком, осторожно уклоняясь от бурых пятен крови, засохшей на его майке.

Не только кровь. Куски плоти тоже.

Мне абсолютно крышу снесло.

Его рука медленно, очень медленно опускается на меня. Осторожно. С опаской. Он задерживает дыхание — клубы пара из маски почти исчезают. Я не слышу его сипов. Он сидит, как статуя, повернув голову набок, и его зрачки расширены почти до чёрных кругов. Я слышу, как он сглатывает.

— Всё хорошо, — бормочу я. — Только на эту ночь.

Он опять просто смотрит. Неотрывно.

Я проваливаюсь. Усталость тянет вниз, в тёмную, бесцветную воду. Не знаю, сколько я там нахожусь — но когда всплываю, пещера уже залита тщедушным, бледным светом рассвета. Солнце робко выглядывает из-за заснеженных вершин.

Призрак склонился надо мной, его пальцы возятся с повязкой на моей руке. Он поднимает взгляд, и в этих светлых глазах — вопрос.

Я киваю. Голос не слушается.

Он аккуратно разворачивает ткань. Засохшая кровь трескается. Рана выглядит ужасно — вздутая, красная, грубая полоска разорванной кожи. Но кровь больше не течёт.

Я сглатываю, наблюдая, как он изучает её с невероятной, неестественной для него осторожностью. Его грубые пальцы едва касаются кожи — ласковее, чем я могла себе представить.

Убедившись, что всё нормально, он откидывается назад и разрывает ещё одну полосу ткани от рукава своей куртки. Оттуда же, где он взял первую повязку.

Пальцы у него не рассчитаны на кропотливую работу. Он пытается завязать ткань… но выходит это так же, как если бы медведю дали иглу для вышивки. Одна грубая сила. Никакой точности.

— Ты… не хотел причинить мне боль тогда, — тихо говорю я, сама не понимаю, откуда это вырвалось. — Правда?

Его взгляд резко впивается в мой, и в глазах вспыхивает что-то обнажённое, болезненное. Сырая боль. Стыд. Вина — такая, что меня выбивает из колеи.