Книга Дикая Омега, страница 21 – Ленор Роузвуд

Позади трескается ветка.

Я резко оборачиваюсь, сердце подпрыгивает к горлу.

Фигуры в тёмно-зелёной форме движутся сквозь деревья — солдаты, идущие прямо к лагерю. На мгновение я не могу дышать. А потом бегу. Ноги несут меня по лесной подстилке, ветки хлещут по лицу, цепляются за волосы, но я не останавливаюсь. Сзади раздаются крики. Тяжёлые ботинки топчут листья. Они заметили меня.

Я перепрыгиваю через поваленный ствол — рука хватает меня за плечо, резко дёргает назад. Я бьюсь, как дикий зверь, вгрызаюсь зубами в плоть. Солдат матерится и со всей силы бьёт меня по лицу.

Во рту появляется вкус крови.

Я вскакиваю на постели, задыхаясь, пот заливает тонкую ночную рубашку. Тёплые бежевые стены моей новой комнаты плывут перед глазами.

Сон. Всего лишь сон — но и воспоминание. То, что до сих пор преследует меня спустя годы.

Дрожащими руками я подтягиваю колени к груди и обхватываю их. Шрам на левом плече пульсирует — постоянное напоминание о том, кто я. От чего мне не сбежать, как далеко бы я ни бежала. Моя метка омеги — всё ещё на месте, пусть и под слоем рубцов.

Потому что в этом мире я — всего лишь омега.

Дикая. Неисправимая. Дефектная.

Дикий зверь, которого нужно поймать, сломать, покрыть.

Тошнота поднимается к горлу, едкая, как желчь.

Я думаю о матери — её когда-то яркие глаза померкли от пережитого ужаса. Однажды утром я проснулась, а она была уже холодной, неподвижной, с пустой бутылочкой таблеток на полу. Она больше не выдержала: флэшбэки, ночные кошмары, знания о том, что с ней сделали. О ребёнке, рождённом из насилия.

Обо мне.

Горячие слёзы катятся по щекам. Я злым движением стираю их. Слёзы — это слабость.

А слабость убивает.

Или делает хуже.

Я заставляю себя выпрямиться и встать. В маленьком зеркале на комоде отражается исхудавшее, бледное лицо. Я давно себя не видела — и почти не узнаю девушку, на которую смотрю.

На комоде лежит стопка полотенец,в ящиках — одежда. Простая, но не те обноски, которые мне давали в Центре Перевоспитания — если вообще давали одежду.

Тэйн говорил правду: никто не войдёт без моего разрешения. Даже слуга, которого он прислал вчера с едой, сначала постучал. Но я не притронулась к подносу с варёным мясом, рисом и овощами. Хотя это была бы первая настоящая еда за месяцы.

Я не доверяю этим людям. И после столь долгого голода почти ничего уже не чувствую.

Но вот что я чувствую — так это острую необходимость принять грёбаный душ. И хотя выходить из комнаты мне не хочется, сейчас снаружи тихо, и, кажется, я проснулась позже всех.

Я беру полотенце, отмыкаю дверь, выглядываю в коридор.

Пусто.

Я осторожно выскальзываю, тихо чертыхаясь, когда половицы скрипят под ногами.

Ванная — в конце коридора. Я крадусь к ней, вслушиваясь в любое движение.

Тишина.

Я проскальзываю внутрь и запираюсь. Вдоль стены — ряд душевых кабин. Я, задержав дыхание, заглядываю в каждую.

Пусто.

Сердце сжимается чуть меньше. В Центре не было приватности. Беты следили всегда — их взгляды ползали по нашей коже, словно насекомые.

Я вешаю полотенце, стягиваю влажную от пота рубашку. Кожа покрывается мурашками, когда я шагаю под воду.

Горячая, мягкая, обволакивающая. Не ледяные струи из шлангов высокого давления, от которых я едва дышала, пока кожу не разрывало болью.

Я поднимаю лицо к воде, закрываю глаза. Пар окутывает меня, как кокон. Несколько минут блаженного обмана. Будто я там. Где-то в безопасности.