Книга Тернистая звезда, страница 209 – Anevka

Астер… его Астер! Сдержанная, ментально-закрытая Астер сидела так неподвижно, как манекен. И, надо сказать, манекен из неё вышел бы отличный, потому что платье, отдельно от Астер напоминавшее Джеггу тканый мешок с небрежными прорезями для рук и головы, облекало девушку совершенно соблазнительным образом. Грубое плетение ткани подчёркивало нежность кожи, бахрома по нижнему краю спускалась едва ли до середины бедра, а горловина то ли оказалась слишком широкой для худенькой девушки, то ли специально такой задумывалась, но «мешок» висел у неё на одном плече, открывая второе для сладострастных взглядов.

Джегг хотел её снова! И снова, и снова, и снова!!! Она называла его ненасытным — и, воистину, так оно и есть. Чёрныйсвященник упивался обладанием любимой женщиной, как иные упиваются айраксой — до состояния исступления. И сколько ни припадай к этому источнику наслаждения, организму требуется ещё!

Но лучше не здесь. Не в пошлой, осквернённой ксенофобией Священной Миссии Большого Пса. Джеггу вообще не терпелось как можно скорее покинуть эту хлопотную планету, вернуться к размеренным будням равномерно бороздящего космические просторы «Гибралтара». Ему и прежде нравилось путешествовать вместе с Астер. А теперь, когда можно будет тесно прижаться к ней на узкой постели и прерывать поцелуем её ворчание — наигранное, лукавое, и ласкать, и постепенно распалять, чтобы затем…

Титаническим усилием воли Джегг вернул себя в реальность. Всё это будет. Но прежде нужно закончить начатое. Исполнить обещание, которое он дал Джагжиду перед тем, как предводитель Бессмертных перерезал себе горло вслед за последним из подчинённых.

— Вам следует отдавать себе отчёт, Глава Миссии, — слова хотелось цедить сквозь зубы, но Джегг заставлял себя произносить каждое раздельно и чётко, — что ваше упрямое нежелание собирать конклав по нижайшей просьбе чёрного священника может привести к далеко идущим последствиям.

Оберон небрежно кивнул головой в сторону Стелии.

— Она моя чёрная. Не ты.

— И я прошу тебя о том же, — тихо, как затухающее эхо, говорила мать его детей. Нет, она точно по этому Джеггу сохнет! Вот же шлюшка!

— В таком случае, я считаю себя вправе инициировать процедуру низложения, — голос чёрного священника вдруг стал каким-то колким, скрежетал железом по стеклу. А глаза у него страшные: будто без зрачков даже, как чёрные дыры. Чёрные дыры, которые притягивают к себе всё, даже свет, чтобы никогда уже не отпустить.

— Не надо, пожалуйста, Джегг! — это голос Стелии. Слабый, как будто издалека, или из другой комнаты. Как будто Оберон подслушивает этих двоих, разговаривающих за оконным стеклом. — Я смогу его уговорить! Позволь, позволь мне! Оставь его мне!

Чёрный священник повернулся к Стелии, и мир вокруг, только что тягуче-медлительный, понёсся стремительно, как будто пружину спустили: звуки, запахи, прикосновение утреннего ветра к щекам — всё упало на Оберона одновременно со словами женщины, которую он, пусть по-своему, но всё-таки любил:

— Ты согласишься, милый. Ради меня,ради детей, ради нас всех. Наше противостояние с коренными народами зашло слишком далеко. Мы должны сделать первый шаг. И всё, что потребуется за ним.

— Должны так должны, — покладисто отозвался магистр. — Налей мне тот манговый сок.