Книга Влюбленная, обреченная, заговоренная, страница 185 – И. Б. Циммерманн

– Это мой кабинет, – сразу с места в карьер, точнее в ад, он прыгать не хотел. Она выглядела более чем растерянной. Неуверенно посмотрела на ложку у себя в ладони. – Что конкретно произошло, милая?

– Я-я мешала свой суп, а дальше… Блин, у меня еще никогда не было таких мурашек, – описала она ощущения, которые явно хорошо запомнила, потому что он сам почувствовал дрожь, пробежавшую по ее спине. – Реально жутко. Как будто вот-вот наступит конец света, а потом… я очутилась здесь. Просто так бульк!

– Просто так бульк?

– О нет! – она резко втянула в себя воздух. Бальтазар на время отпустил Мону, чтобы внимательнее ее рассмотреть. Выглядела она как обычно, на самом деле даже лучше, потому что секрет идеальных смоки айз заключался в легкой усталости от повседневной жизни. Зеленые глаза в замешательстве уставились на него.

– Хочешь сказать, что ты чувствовала себя так же, как я, когда ты меня призываешь? – недоверчиво уточнил он.

– К-как, как сейчас-то все могло опять пойти не так? – Голос у нее дрогнул, но она топнула ногой, как капризный ребенок… очевидно, ведьма была больше в ярости, чем в отчаянии. Это ведь Бальтазар чувствовал себя беспомощным.

– Ну, сегодня двадцать пятое января, – послышалось с дивана. Решеф оперся одной рукой о спинку дивана и взглянул на них так, будто его ответ говорил сам за себя.

– И что это значит? – огрызнулся в ответ Бальтазар.

Но, похоже, Мона его поняла, поскольку изумленно прошептала:

– День наоборот!

– Что наоборот? Что за бред? – Бальтазар смутно помнил американское шоу на эту тему, которое не стоило того, чтобы ему захотелось смотреть его дальше или запоминать. Особенно, когда речь шла о раздражающе громко смеющейся губке.

– День наоборот – это просто противоположность дня. Если он не имел никакого значения, то становится очень важным. Но это относится только к сегодняшнему дню. Правда кроется в противоположности любого суждения, разве что это не ложь, тогда ложь – это правда, а противоположное – обман.

– Решеф, пожалуйста, у меня голова заболела.

– Это придумали американцы, где-то в восемнадцатом веке. Классический созданный людьми хаос, такой же, как проклятия, договоры и суеверия. Но не волнуйтесь, это работает только в их измерении.

– И ведь Бен же меня предупреждал, – пробормотала Мона, которая, видимо, задумавшись, повернуласьи уже собиралась сказать что-то еще… но тут же, вскрикнув, прыгнула в объятия Бальтазара. До этого момента она стояла спиной к окну и не замечала открывающегося за ним романтичного вида на смерть и разложение.

– Я же говорил… мой кабинет…

– Я в аду! – глухо донеслось от его груди, в которую вжималась лицом Мона, словно от этого зависела ее жизнь.

– Лишь тот, кто знает о Дне наоборот, вообще может заметить противоположность и действовать наоборот, – объяснил, не отвлекаясь, Решеф неприятно спокойным тоном.

– Я уже понял, спасибо!

Волосы Моны снова зашевелились, а хватка ослабла. С тихим «Эм…» она посмотрела мимо него на Афродиту, которая помахала ей рукой, и криво ухмыльнувшегося Решефа, чье лицо просто отказывалось соответствовать концепту «дружелюбие». Нижняя губа Моны задрожала, когда она снова подняла взгляд на Бальтазара, и тот понял, что знакомства не избежать, поэтому сухо кашлянул.

– Милая, это Афродита и Решеф, я тебе о них рассказывал.