Книга Зачарованная, страница 137 – Сильвия Мерседес

– Ма…

– Мама! – кричит кто-то.

Я удивленно вскидываю взгляд.

На другом конце улицы стоит женщина. Знакомая мне женщина… бледная, осунувшаяся, с впалыми щеками и распущенными длинными волосами. Вербена? Ее так зовут? Я не уверена. Я ни в чем не уверена.

– Мама! – опять кричит женщина детским голосом. Она поднимает раскинутые руки, словно отчаянно желая быть поднятой в чьи-то объятия. – Мама! Мама!

Что-то показывается в том конце улицы, отделяясь от теней между домов. Огромное, несмотря на сгорбленные плечи. Его глаза – один налитый кровью, другой как кромешная тьма – прикованы к женщине.

Голос сочится пропитанной ядом нежностью.

Вздох… и я снова становлюсь собой, обретая взрослое девичье тело. Где-то невдалеке я приседаю, подбираю брошенную книгу и открываю первую пустую страницу. Где-то невдалеке моя рука касается листа серебряным наконечником пера и выводит первую букву, первое слово, первое предложение.

Но здесь, в этом мире… Я бегу.

И как только я срываюсь с места, Голодная Мать бросается за мной. Нам обеим нужна одна цель: Вербена, застывшая посреди улицы с отвисшей челюстью и расширившимися глазами, протягивающая руки к созданному ей монстру, к смерти, что приближается к ней широкими неуклюжими шагами.

Я опережаю рейфа на долю секунды.

Обхватываю тонкую, как тростинка, Вербену и отпрыгиваю в сторону. Руки Голодной Матери рассекают воздух над нашими головами. При падении я выпускаю Вербену из рук и откатываюсь от неена несколько футов. Оставшегося без добычи рейфа клонит вперед, и он тяжело падает на свои странным образом сочлененные колени. Он поднимает голову, разворачивает ее в мою сторону и устремляет свой ужасный взгляд на распростертую меня.

В тот же миг я опять обращаюсь в ребенка. Дитя.

И на этот раз я ощущаю обращение. Мое бодрствующее «я» – вне мира Кошмаров, но где-то рядом – пытается сопротивляться. Пытается написать еще одно слово, только одно! Но меня слишком глубоко затянуло в Кошмар, и руки моего второго «я» обмякают. Перо выпадает из безжизненных пальцев на мостовую.

А здесь, в Кошмаре, я встаю на коленки и тяну ручонки:

– Мама! Мамочка! – кричу отчаянно и испуганно.

Голодная Мать смотрит на меня. Открывает рот, обнажая здоровенные окровавленные зубы. Подбирается вся для последнего, смертельного броска.

Воздух вспарывает рев.

Мое сознание мечется между детским и взрослым «я». Обернувшись, я вижу идущую на рейфа белокожую фигуру в золотых доспехах. Она замахивается огромным топором и обрушивает его на череп Голодной Матери. Я в ужасе смотрю на то, как этим ударом сминает монстра.

Мгновение капитан Кхас стоит над своей павшей добычей, тяжело дыша и стискивая рукоять топора.

А в следующий миг вокруг зарубленного рейфа начинает кружить и собираться тьма Кошмара. Огромная рука дергается, и ладонь твердо опирается о камень. Костлявая спина выгибается дугой. Тяжелая голова поднимается, и волосы падают на жуткое лицо. Трещина в черепе зарастает прямо у меня на глазах.

Голодная Мать поворачивает длинную шею и вперивает взгляд в Кхас.

У капитана троллей округляются глаза, и она делает шаг назад. Принимая боевую стойку, она бросает взгляд на меня:

– Свяжи его! Свяжи его, человек!

Голодная Мать делает выпад длинной мускулистой рукой. Слетевшие с ее пальцев капли крови пятнают нагрудник капитана. Кхас успевает уйти из-под удара, разворачивается и, сверкнув лезвием топора, одним мощным ударом отрубает рейфу руку. Из кровавой раны плещет темная, как чернила, жидкость.