Книга Год Дракона, страница 68 – Вадим Давыдов

– А что тебя интересует?

– Всё.

– Всё – это ничего, – хмыкнул Богушек. – На подготовку досье по всей форме мне потребуется какое-то время.

– Сколько?

– За месяц, думаю, управлюсь. Но если срочно – десяти минут мне, пожалуй, хватит.

– Шуточки шутишь, – констатировал Майзель. – Это хорошо. Гонта, величество попросил меня с ней встретиться. Попросил – это эвфемизм такой, ты же понимаешь.

– Ясно, – Богушек достал и развернул планшет. Отметив на нём что-то, посмотрел на Майзеля: – Пока ребята готовят файл, – может, кофе?

Майзель кивнул:

– Божена, два кофе! Мне – эспрессо, а Гонте – ведро сорта «Полицейская бурда», как он любит.

– Готово, – минуту спустя сообщила машина.

Майзель стремительно поднялся, взял из открывшегося в стене люка кухонного подъёмника поднос с напитками и вернулся на диван:

– Ваш кофе, пан полицмейстер. Давай, рассказывай.

– А чего рассказывать? – пожал плечами Богушек. – Сейчас файл нарисуется, сам всё и увидишь.

– Гонта, не зли меня, на ночь глядя. Мне ещё охранять мирный сон пражан, а ты меня провоцируешь. В чём дело?!

– Учитывая внешность этой мурены, и неплохо изучив твои комплексы, я в тихой панике, – сознался Богушек, сделав здоровенный глоток горячего, как огонь, напитка. – Приплюсуем сюда её язычок, острый, что твоя бритва, – и получим гремучую смесь, от которой паника переходит уже в истерику. А по мне ещё не заметно?

– Вот теперь заметно, – прищурился Майзель, разглядывая Богушека.

– Из Москвы её выперли с треском, с третьего курса журфака МГУ, хотя Горби уже развешивал нам по ушам свою вермишель, – со вздохом продолжил Богушек. – С формулировкой «за антисоветские провокации». Там была какая-то мутноватая история с любовью и ненавистью, – если хочешь, я уточню.

– Хочу. Обожаю истории о любви и ненависти.

– Принято. Восстановилась она в Праге через год, после того, как поработала репортёром в «Курьере». Вышла замуж за Франту Горалека, развелась с ним через полгода.

– Горалек? – приподнял Майзель левуюбровь. – Что, тот самый?!

– Подавал, между прочим, большие надежды, – хмыкнул Богушек. – Правда, нынче подаёт исключительно доносы на нас в «Свободу слова», но ведь и таперича – оно не то, что давеча.

– Дальше, – кивнул Майзель.

– Может, дождёшься файла? – кротко вздохнул Богушек.

– Гонта.

– Ну, как знаешь, – Богушек сделал ещё один глоток. – Отец – Матиаш Томан, профессор славистики Карлова Университета, заведующий кафедрой русской литературы XIX века до самой смерти в девяносто втором.

– Да вроде к девяносто второму не было уже таких катаклизмов, – прищурился Майзель. – Или я что-то упустил?

– Обстоятельства личного свойства, – пожал плечами Богушек.

– Точно?

– Вот как бог свят.

– Ну, рассказывай.

– А ты меня не подгоняй, – огрызнулся Гонта. – Рассказывать о нём особенно нечего – всё штатно. А вот супруга его, первая и единственная, мать Елены, – это да!

– Специально меня дразнишь, – демонстративно обиделся Майзель. – Ну?!

– Урождённая княжна Мышлаевская, – продолжил Богушек. – Умерла через месяц после похорон супруга.

– Ого.

Майзель хрустнул пальцами. Они жили и умерли в один день, подумал он. Мы рождены, чтоб сказку сделать былью. А разве нет?!

– Я слушаю, Гонта.

– Князь Мышлаевский женился на Анне Чернин в тридцать втором, дочь Мария родилась через год. После аншлюса^[23]семья перебралась в Прагу, родственники Анны поспособствовали. Мышлаевский участвовал в Сопротивлении и погиб в сорок третьем, когда немцы тут всё зачищали из-за Гейдриха. С другой стороны там ещё Коловраты и фон Герцогенберги. Все близкие родственники погибли, девочка с пятнадцати лет работала – репетиторство, языки, литература. За Томана вышла в пятьдесят шестом.