Книга В самом Сердце Стужи. Том V, страница 96 – Александр Якубович

Всё или ничего. В этом наши подходы были схожи.

Я в последний раз бросил взгляд в зал, на первые ряды, где сидела Эрен в окружении представителей рода Зильбеверов.

А после этого сквозь все еще звучащий в моих ушах яркий и веселый смех жены прорвалось такое короткое и такое холодное…

— К бою! — прокричал судья Лануа.

И смех Эрен затих.

Остались лишь звуки моего собственного дыхания и легких шагов по помосту зала суда, который теперь превратился в арену.

Спертый воздух душного зала, шумные разговоры аристократов, редкие выкрики. Все это тонуло в широкой спине Виктора Гросса, который поднимался на помост зала суда. Вот, мой муж согнулся пополам, чтобы перелезть через канаты, натянутые меж столбов. Я видела такие конструкции много раз — площадки для тренировочных боев, которые организовывали дружинники Виктора, выглядели точно так же.

Вот, с другой стороны на помост поднимается мой отец, граф Фиано. Мужчина, который был виновен лишь в рождении этого тела, но который ничего не сделал для моей души. Человек, который ни в одной из моих жизней даже не взглянул на меня так, как хотя бы единожды отец смотрит на любимую им дочь. Я для него была просто нежеланным отпрыском, которого он почему-то все же принял и сделал частью фамилии Фиано.

Я проклинала его десятки лет, я желала ему мучительной смерти и однажды исполнила это свое желание, но сейчас я была даже благодарна ему. Нет, не за то, что он породил меня на этот свет, но за то, что оказался столь глуп и высокомерен в сути своей, что решил выйти против Виктора Гросса на смертельный бой.

В глубине души я хотела, чтобы он каялся и умолял, чтобы он унижался и просил пощады, но умом понимала, что этому никогда не бывать. Да и можно ли испытывать сострадание к человеку, что подобно червю извивается у твоих ног, лишь бы сохранить свою никчемную жизнь? И как нет у человека сострадания к подобному червю, так не было и у меня сострадания к родному отцу.

У него был единственный, призрачный, иллюзорный шанс сохранить если не честь, то свою жизнь, или хотя бы обезопасить своего старшего отпрыска, моего брата Марко. Был один-единственный ключик, подходящий как к сердцу Виктора, так и к моему сердцу. В этом мы были с ним до боли, удивительно похожи, в этом была суть моего вынужденного благородства — ведь пройти через столько жизней и смертей можно лишь на силе собственного духа, в смирении с собственной судьбою.

Если бы отец принес извинения, искренние, достойные его, как представителя старой знати, если бы признал благородство Виктора и то, что я не служанка, а все же — пусть и не его любимая дочь — но баронесса Гросс, мы бы могли дрогнуть.

Лотта Зильбевер видела самую суть Виктора. Когда старуха восторгалась силой и статью моегомужа, когда сравнивала со своим собственным родителем, когда хвалила и его, и меня, как достойных лордов, она говорила не о наших одеждах. Не об огромном росте Виктора, не о моей юной красоте. Не о манерах, и даже не об остром уме, которым наделил Виктора Алдир, а меня — десяток жизней.

Старуха Лотта Зильбевер говорила о человеческом достоинстве, которое нес в себе мой муж, о цельности его самосознания, о том, что делало Виктора Гросса тем, кем он является. Будучи одной ногой с Алдиром, старая женщина уже не обращала внимания на внешний лоск, понимая суть вещей.