Книга С мейсе Райкконен что-то не так, страница 104 – Анна Ледова

Но вместо этого нахлынули воспоминания о доме. Зря я, наверное, так о тётушках. Они добрые, несмотря на сварливость. Им тоже одиноко. В той же степени, что и мне: когда, несмотря на одиночество, они готовы ругаться с роднёй, лишь бы не признавать, до чего нуждаются хотя бы в такой форме общения…

Когда я впервые появилась в особняке Стефен-Дари, всё здесь мне казалось чужим. Мрачный огромный дом, за которым никто не следил больше двадцати лет. Отец был самым младшим в семье, дед и бабушка Стефен-Дари умерли рано, так что он с детства был на попечении старших сестёр. А его отъезд подкосил и их. Китти и Либби ещё при жизни заказали портреты – они же стали посмертными.

Они меня и напугали в первый приезд. Художник постарался на славу – глаза тётушек будто следили за мной, с какого угла я бы на них ни смотрела. В гостиной было развешано порядка пятидесяти портретов, но эти два пугали меня сильнее прочих.

– Ну, чего пялитесь? – храбрясь, выкрикнула я на второй день пребывания в Альмате. – Вы нарисованные, а не живые, я вас не боюсь! Да даже будь вы живые – тоже обо мне заботиться бы не стали…

Они и ожили. Вообще-то живые портреты – очень сложная магия. Колдуны по несколько месяцев копируют характер и память человека на заранее подготовленный холст. Всё равно полностью личность перенести нельзя. Портрет делают при жизни, а сам человек после этого ещё тридцать-сорок лет прожить может. И если не обновлять магию постоянно, то и память у портрета старая будет. В магистрате, например, были портреты выдающихся градоначальников, но совсем простенькие: набор действий, мимика и жесты ограниченные, память сильно укороченная.

Мои же действительно ожили, будто и не умирали. Моими неосторожными словами зацепило ещё этих двух дедушек и левретку на руках у какой-то прабабки. Левретку я сразунадёжно похоронила на чердаке по причине её истошного лая. Дедушки были словно попугайчики – стоило их накрыть, как они послушно засыпали. А вот Китти и Либби пришлось оставить на своих местах, иначе они поднимали такой вой, что соседи просыпались среди ночи, а мне шумиха была ни к чему.

Тем более что на их сторону сразу встал Фрэнки. Не секрет, что в старых домах водятся духи, но они обычно смирные, никак себя не проявляют и хозяевам не мешают. Я не знала, водились ли в моём новом доме таковые – у меня магических способностей, чтобы их разглядеть, не было. Но очередное неосторожное слово явило из небытия Фрэнки.

– Да что это за дом, – ворчала я, знакомясь с родовым гнездом Стефен-Дари. – Развалина! За ним вообще никто не смотрел, что ли? Да чтоб прежнему дворецкому покоя на том свете не было, раз в таком состоянии всё оставил!

Фрэнки, последний дворецкий, к сожалению, как раз уже отбыл на тот свет. И был сильно недоволен возвращением, так как покоя ему там действительно не стало. Он и явился причиной, по которой я сбежала из особняка в первый раз, не прожив в нём и двух недель. Более злопамятного и вредного домоправителя трудно себе представить. Хоть вернулся он призраком, но имел способности к частичному воплощению – по крайней мере, мелкие и лёгкие предметы вроде ложки или письма мог в руках удержать.

Мора, Генриетта и горничный Эдвард появились спустя два с половиной года, когда я вновь вернулась в заброшенный особняк: пришлось съехать с первой съёмной квартиры, и мне временно негде было жить.