Книга Дом грозы, страница 110 – Ксюша Левина

Нока слушает жадно, даже не думая о том, что эта откровенность может доставлять Фандеру боль. От каждого его слова внутри становится горячее, ведь наблюдать за чьими-то чувствами так волнующе. Особенно если представить, что любят не тебя. Просто Фандер Хардин рассказывает про какую-то там иную, к которой чем-то там воспылал. Это щекочет нервы. Неужели в любви есть что-то настолько прекрасное, раз его лицо становится таким одухотворенным, а на губах то и дело появляется улыбка? Голос теплеет, тело расслабляется. Любовь заставляет его доверять Нимее? Это ведь нелогично! Кому может такое нравиться?

Нимея то и дело задается вопросом «Что с ним происходит?», но сама уж точно не планирует принимать участие в этом безумии под названием «любовь». В каждом слове Хардина она видит слабость. А ее Нимее и так хватаетв жизни.

Нет. Любовь — это чушь. Это видно по Хардину. Да. Кажется, он не сильно страдает от ее наличия, раз говорит так, словно выиграл мешок золота, а не разбитое сердце. Какая сопливая чепуха. Фу! Кому любовь вообще нужна? А теперь, Хардин, рассказывай еще! Мне чертовски интересно.

— Я знал ее с самого детства, мы жили рядом.

— В этих ваших красивых особняках на улице Авильо? — Она самодовольно и чуточку горько усмехается.

— Да. Представим, что она жила в особняке по соседству, у нас были сады, разделенные всего только забором…

Нимея знает, что по одну сторону от дома Хардинов был их собственный крошечный домишко, а по другую начинался центральный парк Бовале.

Сейчас он скажет что-то еще, и я его непременно остановлю. Еще немножко послушаю, и хватит. Совсем каплю, сладость его слов вот-вот станет совсем приторной.

— И она гуляла по этому саду в легких белых платьях? Читала книжки под старым мукатом и… — В голосе Нимеи проклевывается что-то очень похожее на истерику.

Скажи что-то еще, Хардин, и я закрою тебе рот.

— Нет. — Он вздыхает, опаляя дыханием макушку. Нимея, защищаясь от приятных мурашек, сжимается еще сильнее.

Руки Фандера на ее плечах приходят в движение и перемещаются на спину — становится теплее.

— Она лазала по деревьям и сводила с ума мою семью своими выходками. Она была самой смелой девчонкой в мире.

— И когда ты ее заметил?

— М-м-м… не знаю. Сразу? Я увидел ее в первый раз и будто подумал: «Вот черт, я влип». — Он глухо хохочет, и Нимея чувствует вибрацию. — Конечно, сразу я ничего не понял, но со временем стало очевидно, что влюбился. И что она создана, чтобы я ее любил… Не знаю уж, создан ли для нее я, это не важно. Безответная любовь тоже любовь.

И еще немного. Я послушаю еще чуть-чуть и остановлюсь.

— И ничего не сделал, чтобы сблизиться с этой девочкой? Даже в детстве?

— Нет. Я старше, и, когда она была ребенком, я был уже подростком. Потом она была подростком, а я уже студентом, и снова сближаться с ней было бы неправильно. К моменту, когда ей исполнилось восемнадцать, все окончательно пошло к чертям. Она уже знала, в каком мире живет, зачем ей мог бы быть нужен я? Таких, как я, она презирала, а я был нетерпим к таким, как она.

— Но не к ней?

— Нет, не к ней. Но я ревновал страшно, заэто мне, пожалуй, стыдно, это выливалось не в самые хорошие поступки.

— Значит, у нее кто-то был, раз ты ревновал?

— Ну, грубо говоря, да. — Нимея хмурится, пытаясь сложить все ответы в одну историю.