Книга Эридон. Игры судьбы, страница 78 – Савушка

Слишком близко. Слишком много.

Рванулась навстречу ещё одному. Он не ожидал. Я прыгнула на него, упёрлась ногами в грудь и использовала его как трамплин, чтобы взмыть вверх, перекувыркнуться и – в воздухе – швырнуть вниз взрывной шар. Вспышка. Взрыв. Крик.

Три.

– Сука! – разъярённый крик совсем рядом.

Не успела увернуться от заклинания, меня сковала «паучья тьма»^[12]. Обсидиановые лианы оплели всё тело. Рукии ноги стянуло, как канатами, только эти лианы шевелились: живые, скользкие, плотные.

Я дернулась, но силки затянулись сильнее, вдавливаясь в кожу. Защитные амулеты нагрелись, но не помогли: лианы вытягивали из них магию. Кто-то подошёл, и удар кулаком с силой врезался в мою щёку. Голова откинулась назад, изо рта хлынула кровь. Зубы клацнули, но я не издала ни звука.

– Ну что, высочество? – шипящий голос над самым ухом. – Больше не попрыгаешь?

И всё внутри меня застыло.

Они знают! Знают, кто я.

Волна ужаса накатила откуда-то из самых глубин, сжимая грудную клетку ледяным панцирем. В глазах на секунду потемнело. Конечно, этого я не предусмотрела, когда все затевала. И теперь лихорадочно перебирала варианты, как выбираться из каши, которую сама и заварила.

Капюшон главаря соскользнул. Свет луны высветил черты и пришло время второго потрясения. Тёмный эльф! Тёмный, мать его, эльф был главарём наемников! Мир окончательно сошёл с ума.

– Думаю, прежде чем передать тебя, я всё-таки развлекусь. Когда ещё представится возможность? – губы растянулись в мерзкой ухмылке, и рука потянулась к моему лицу.

И вдруг его тело отлетело прочь, словно тряпичную куклу швырнуло бурей. Он врезался в дерево с глухим хрустом.

– Не советую, – пронеслось ледяное предупреждение.

Рианс Либери

Ярость.

Хищная, ледяная ярость, застилающая сознание густой пеленой, сквозь которую можно различить только красные размытые пятна, в которых скоро перестанет пульсировать жизнь. Эта ярость не позволяла думать, но заставляла ощущать запах их мерзких желаний, отчего кровь начала гудеть в венах.

Я не знал, почему мой зверь почуял их, когда я был почти на другом конце города. Но, когда он завыл в груди, поднимаясь до горла, мне оставалось только подчиниться. Меня вёл не разум, а звериный инстинкт – древний, безжалостный. И всё, чего он хотел, – убивать. Разорвать каждого на куски и превратить останки в пепел, который даже ветер не развеет.

Уж я об этом позабочусь!

Не помню, как добрался: время сократилось до одного рывка, одного удара сердца. Всё вокруг потеряло цвет и форму, только хруст снега под сапогами, напряжение в мышцах и ярость, сдерживаемая хрупкой оболочкой человеческой кожи. Прохожие шарахались, убегали. А я мчался туда, где ей угрожала опасность.

Когда я влетел на улицу, где оставил Астрид, картина поражала.

Один из них уже лежал, из глазницы торчал её кинжал. Тот самый, которым она едва ли не каждый день угрожала мне. Напарники пытались привести его в чувство, видимо, совсем позабыв о хозяйке кинжала. Второй валялся чуть дальше – грудная клетка чернела обугленной массой, будто пламя вышло изнутри. Даже не нужно гадать, кто постарался.

Но стоило повернуть голову в сторону деревьев, как глаза снова застелила пелена ярости. Она лежала, прижатая к земле, опутанная «паучьей тьмой». Обсидиановые лианы шевелились, будто радовались тому, что поймали добычу. Её одежда была порвана, волосы в беспорядке, на щеке алела ссадина. И в её взгляде – обычно колючем, презрительном, самоуверенном – застыл страх.