Книга Тайны ночных улиц, страница 99 – Елена Румянцева, Кирилл Токарев, Наталья Ильина, и др.

Я бесконечно одинок, хотя вокруг меня столько людей. Где все сейчас? Все ушли, все оставили меня, Аурелия. Одна ты верна мне. Мне и моим историям. Я всё время пишу. Ты всё время рядом.

…Привет, Аурелия. Как тебе нравится этот дождь?

Впрочем, я знаю, что ты не ответишь, но мне всё равно. Мне нравится.

Знаю, он как-то связан с тобой. Ты всегда приходишь, когда дождь. И никогда – когда ясно. Я молю днём, чтобы дождь пошёл ночью.

Пусть он будет сегодня, я жду тебя, Аурелия. Я жду тебя даже когда ты рядом. Мне так хорошо пишется с тобой. Я скоро закончу роман, и пусть всё закончится тоже, Аурелия.

Даже если после меня останется единственный роман.

Он будет велик, я знаю.

Почему так много мух вокруг?

Так странно, правда, Аурелия?..»

Я читала и не могла понять. Было жутко. Волосы на голове шевелились, кожа покрылась холодным потом – о, теперь я понимала, что это не метафора, пот действительно леденящий и отвратительно липкий.

Что за отрывки? О ком это? Такое чувство, что он записывал собственные мысли.

Он вернулся в комнату, посмотрел внимательно. Изучающе. Уничижительно. С насмешкой.

– Спорим, ты ничего не поняла.

– Не поняла, – тихо согласилась я. – Но оно… оно жуткое и завораживает.

Я говорила чистую правду.

– А ты представь, – внезапно воодушевился он, – писателя. Известного, который круто взлетел, у него было всё – слава, деньги, тиражи, поклонники и поклонницы. А потом пришли новые, ушлые, активные писаки, и про него стали забывать. И вот в результате к нему ходит одна-единственная поклонница – он всячески приваживает её, чтобы не переметнулась кдругим. А потом оказывается, что она мертва. Нет, не банально умерла из-за него – вовсе нет! Ей нужно другое. Она просто с той стороны… И…

Меня передёрнуло. Он заметил. Мгновенно остыл, но всё же продолжил. Словно считал объяснить – мне, глупой – своим долгом.

– Она назвалась Аурелией. Вернее, это он назвал её и придумал, что она так назвала себя. Он был помешан на Маркесе и игрался, что его крест – одиночество, не меньше ста лет, и вот… он уже даже не может кутить днём, проститутки случаются редко, секс теряет смысл – только если он не пьян до скотского состояния. Теперь он на самом деле одинок, и только она приходит к нему. Его тянет к ней, и он пишет, пишет что-то страшное и прекрасное одновременно. Но нужны ли ей его тексты? Нужен ли он ей как писатель, как человек, как мужчина?.. Нет. На самом деле ей нужна его душа. Она – даже не Смерть. Она – нечто страшнее.

Мне стало совсем дурно. Моя собственная душа протестовала – отвратительно, мерзко и тошно, а он… ему, казалось, это нравится. Его душа…

Где его душа?

Я была готова поверить, что у него внутри нет ничего, я не узнавала этого человека. Мне хотелось верить, что его душа – та спокойная белая субстанция в бутылочке, которую надо просто вернуть ему, и всё будет хорошо, и над которой я периодически лью горючие слёзы. А этого человека я не знала. И не хотела знать.

Он подошёл ко мне – я почувствовала запах не сигарет. Тлена.

Он протянул ко мне руки – я отшатнулась.

– Ты чего?

– Ты… сменил марку сигарет?

– Да, а что? Не нравится?

– Не-а… – я, еле сдерживая рвотный позыв, метнулась в ванную.

Только не это. Только не беременность – не сейчас. Не хочу.

Я знала, что он помешан на Маркесе и хотел быть вторым таким – а я не хотела. Я бы хотела, чтобы он писал что-нибудь попроще. Понятнее. И добрее. То, что читать не страшно. Не скажу, что читать Маркеса страшно – но «Сто лет одиночества» всегда вызывало необъяснимую дрожь.