Книга Тайны ночных улиц, страница 104 – Елена Румянцева, Кирилл Токарев, Наталья Ильина, и др.

Как ни прячься, а настигнет.

Просочится сквозь кожу, глаза, позвоночник – затопит, как трюм, и расплющит.

Оно опять внутри. И я сдаюсь, потому что сопротивление убьёт ещё быстрее.

Дед мой спасался жесточайшими запоями и однажды не выполз. То ли из запоя, то ли из этого…

Бабушка рассказывала, что предка нашего чужедальнего тоже заматывало это состояние. Выгоняли беса, возили по вещуньям-ворожеям. Он поставил точку сам.

Душевная хворь бездумно и безумно раз в столетие выхватывала мужчин нашего рода. Сначала – уход в себя, окаменелость, бесчувствие. Потом – эмоциональное оцепенение и отсутствие реакций, обездвиженность и смерть без видимых физических нарушений. Исцелиться не смог никто. Когда втянуло меня, я ушёл от мира в свою полуподвальную мастерскую. Ждать конца.

Когда уходят желания и ощущения, ты становишься… нет, не каменным. В камень можно постучать – и он откликнется. Твоя кровь заполняется шерстью. Густой чёрной шерстью, тянущейся по венам, прорастающей в душу, забивающей глаза и уши.

И было уже не достучаться сквозь неё ни снаружи, ни изнутри.

Как художник, я был уже не востребован, заброшенные картины умирали вместе со мной. Оставалось имя, но уже без успеха и репутации. Сообщество художников выделило самого сердобольного коллегу досмотреть меня.

Я практически не выходил из полуподвальной мастерской, лежал и обречённо ждал.

Однажды в дверь постучали.

На пороге стоял и тяжело смотрел на меня ротвейлер.

– Вы художник N? – мужской голос с другого конца поводка. – Вы мне нужны.

Я стал закрывать дверь.

Отрывистая команда. Пёс телом надавил на дверь, и они вошли.

Там, откуда я на них смотрел, не было ни интереса, ни страха.

– Мне нужна картина с этой собакой.

Монотонность голоса высокой сутулой фигуры не нарушила безжизненность мастерской.

– Деньги и адрес на столе. Зак, место!

Я лёг, отвернулся от них и поглотился тьмой…

Глубокой ночью что-то в темноте напомнило мне, что я есть. Я услышал дыхание собаки. Живое ритмичное дыхание животного: вдох – и кислород в кровь, выдох – и я чувствую тёплый воздух.

– За-а-а-а-а-к… – я себя давно не слышал. Протянул руку и нащупал крупную голову, влажный нос. Он лизнул мою руку. Я ещё жив. Зажёг свечу. Пёс встал, и короткая шерсть блеснула в полумраке угольным блеском, синева пробежала волной по мощной спине.

Шерсть сияла. Это должно быть масло и глянцевый акрил…

Я дотащил своё тело к мольберту и нанёс первый мазок последней картины в своей жизни.

Иногда я проваливался в свое ничто и находил себя лежащим у мольберта рядом со спокойной мощью собаки. Зак постепенно оживал на картине. Я не рисовал его, а создавал из своей чёрной шерсти, которая уже почти не оставила внутри меня места. Отрывал, рвал клочья от обросшего сердца, чтобы оно, обнажённое, ещё продолжало биться.

Хозяин не приходил, и сюжет был полностью в моей воле. Большая собака, стремительно бегущая навстречу идущему по ненастной дороге человеку.

Однажды из очередного бессознания меня стал тянуть какой-то звук. Я долго всплывал вверх на его живую болезненность, тяжело борясь с оцепенением.

Зак выл.

Моё тело, отвыкшее от ощущений, пронзила боль от тревожно-надрывного плача зверя. Он выл так, как выл бы я, исторгая из себя свою мёртвую мучительную жизнь! Рыдал над несбывшимся, невыносимым криком проклиная день, выплюнувший меня в безысходную юдоль…