Книга Дети павших богов, страница 76 – Карисса Бродбент

Мы как раз стояли поблизости от Мериаты. На Аре Мериата считалась городом греха и разврата – в подобных местах отдыхающих солдат принимают с распростертыми объятиями.

Еще важнее, что в этом городе у меня были старые друзья. И они могли кое-что знать о проклятии, которым Зерит якобы связал жизнь Тисааны.

Я решил, что ради этого стоит сделать крюк.

Серел в записке настойчиво просил зайти к беженцам. Я страшно устала: только что вернулась из самой кровавой битвы. Накануне меня особенно замучили сны Решайе, веки были как свинец. Все это ничего не значило. Если беженцы звали, я шла к ним. Дочитывая записку, я уже начала обуваться, с тоской косясь на постель.

«В другой раз», – обещала я койке.

Как обычно, меня сразу заметили, стоило войти. Здесь обо мне шептались не меньше, чем в других местах. Даже Серел смотрел теперь иначе: будто во мне появилось что-то новое, для него непонятное.

Иногда от таких взглядов горькое одиночество комом вставало в горле.

Я немножко надеялась, что эти люди станут мне семьей. Но, так как я была недостаточно низеринкой, и недостаточно аранкой, и недостаточно вальтайном, я и для них не была своей. Между нами лежал разлом, о котором не говорили, но держались от меня на расстоянии.

Я привыкла, что на меня оборачиваются. Но сегодня смотрели по-другому. И слишком тихо было. Магией я ощутила непокой в воздухе. Что-то было не так.

– Тисаана.

И все же удивительно, как я воспрянула духом при звуках знакомого теренского голоса.

Серел подошел ко мне, торопливо, грубовато обнял.

– Спасибо, – шепнул он на ухо. – Я же знаю, как ты занята.

– Для вас я всегда найду время.

Я обвела взглядом людей: они оторвались от дел и, морща лоб, поглядывали на меня.

– Все хорошо?

Серел потускнел:

– Хорошо-то хорошо, только…

– Что? – Я перестала улыбаться. – Что случилось?

За спиной Серела в дверном проеме возник Филиас. Серел хоть старался сохранить хорошую мину. А Филиас? У этого лицо окаменело от гнева. Двумя пальцами он держал исписанный пергамент.

– Надо поговорить, низеринская ведьма, – сказал он.

Стол, как и вся здешняя обстановка, был хоть выбрасывай – грубые, неровно сбитые доски на кривых ножках. Не в столе заключалось дело. Дело заключалось в том, что на нем лежало.

Письма. Десятки писем, разбросанных по всему столу внахлест. Все на одинаковом пергаменте, все с одинаковой красной печатью, при виде которой во мне что-то оборвалось.

Люди сгрудились у стола и молча смотрели на меня.

Филиас кивнул мне на письма:

– Читай!

– Которое?

– Любое.

Я наугад взяла письмо. Написано дрожащей рукой, все в потемневших красных пятнах.

Милая…

Не хотел писать… не хотел тебя тревожить… мне не оставили выбора…

Каждое слово, словно по капле, вытягивало из меня кровь.

Я отложила то письмо, подняла другое. И еще одно. Разный почерк, разные слова, а суть одна.

– Все одинаковые, – глухо проговорил Филиас. – Во всех одно требование.

– Как видно, – подала голос Риаша. – Зороковым не понравилось, как ты подрубила поместье Микова.

Колени у меня подогнулись. Я опустилась на шаткий стул.

Все это писали рабы. Точнее, рабы семейства Зороковых, одного из самых могущественных треллианских родов. Рабы, любимые теми, что укрывались теперь здесь, на Аре. И каждое письмо, написанное под жестоким нажимом, молило об одном.