Книга Вернуть мужа. Стратегия и Тактика., страница 159 – Жанна Володина

Это обычная почтовая открытка, поздравительная, новогодняя, со Снегурочкой в ярко-голубой шубке и красногрудыми снегирями. На ней незнакомым мне почерком написано: "Миша! С Новым годом тебя! Передай (знаю, не передашь) привет и пожелания здоровья Елизавете Васильевне и Варе. Я готова к разговору, к встрече в любое время и на любых условиях, которые ты предложишь. Поблагодари Риту за ... Валентина."

За что благодарила Риту моя мама было не прочесть: эти слова были зачеркнуты жирно, размашисто, словно делали это нервно, озлобленно. Почему зачеркнуто? Если это папа, то

почему просто не порвал и не выбросил? Если бабушка, то почему хранила столько лет? Всматриваюсь в почтовый штамп. Открытке девятнадцать лет. Это мне было десять. Три года, как она ушла. И я отчетливо помню, что никто мне привет не передавал. Никто и никогда ничего не передавал мне от моей мамы.

Начинаю перебирать каждый листочек. Вот письма прадеда Василия жене и дочерям с фронта. Вот папины письма бабе Лизе из армии. Вот мои два письма бабушке и отцу из летнего лагеря. Одно я написала в первый день с просьбой забрать меня. Второе во второй день с требованием забрать меня. На третий день бабушка уговорила отца отдать меня ей на лето. Отец проорался о том, чтоэта "избалованная девица так никогда не социализируется и не научится дисциплине", что "ее никто замуж не возьмет - она и борща приготовить не может". Мои аргументы - в лагере не учат готовить борщ, были встречены контраргументом - "там учат многому другому". Баба Лиза осторожно стала рассказывать папе про Артемку из второго подъезда, хорошего такого мальчика из профессорской семьи, которого в лагере научили курить и материться. Папа посмотрел на свою мать волком и ответил, что "лучше так, чем воспитывать тепличное растение". Бабушка посмотрела на сына строго и вежливо, попросила его успокоиться и остыть, а уже потом разговаривать с "ребенком". По ходатайству бабушки меня амнистировали и оставили у нее. Сколько мне тогда было? Точно. Одиннадцать.

Вот еще одна открытка, очень старая, 1954 года. Первомайская. За столом, покрытым белой скатертью, у распахнутого настежь окна, в которое заглядывает пышно цветущая яблоневая ветвь, сидит девочка-пионерка в школьной форме с белым фартуком, макает перо в чернильницу и пишет поздравление. Подписано это первомайское чудо "Миша". И это не мой папа, он родился в 1964 году. Это от Михаила Ароновича!

"Лизонька, сегодня я не спал до утра, все думал, как порадовать тебя в этот первомайский день. Приглашаю тебя на прогулку по нашим местам. Тебя ждет сюрприз. Надеюсь, приятный".

Тоскливо-счастливое чувство любви к этим двум людям вызывает першение в носу. В ящике еще много писем и открыток, чтобы прочесть их все не хватит и дня. Не хочется делать это быстро, хочется посидеть и поговорить с ними, как с живыми людьми, не торопясь, обстоятельно, наедине. Поэтому я забираю из ящика мамину открытку папе и убираю себе в сумочку. У меня есть вопросы к отцу.

Когда мы с Галиной Семеновной садимся вместе обедать (между прочим, борщ, и готовили мы его вместе), ко мне приезжает Мышильда. Взбудораженная чем-то, она пролетает в квартиру, вешается мне на шею, целует в щеку Галину Семеновну и начинает трещать. За пять минут мы узнаем, что Доминошка (да, она выбрала это имя) растет не по дням, а по часам (вот, сто фото в телефоне), что Рита с папой ждут нас на своей даче (Мышильда смешно передразнивает папину интонацию "один раз за лето я могу увидеть своих дочерей?"), что ей двадцать два года, а счастья в жизни нет.