Книга Змеиные боги, страница 107 – Лизавета Мягчило

Бестужев до сих пор помнил тот день: опрокинутая инвалидная коляска, синеющие губы и закатившиеся глазные яблоки с мелко подрагивающими веками. Саша тогда успел. И в благодарность получил по роже увесистым кулаком. Дураку бы радоваться – он выжил. Несмотря на огромную потерю крови и раздробленные в муку кости, он выкарабкался. Только что на ноги обратно не встал. А Славик усердно лез в петлю – дважды его вытягивала мать, единожды Бестужев. К концу года желание свести счеты с жизнью поблекло, он стал напоминать пустую оболочку прежнего себя. На второй год Елизаров ударился в мифологию – отчаянно, почти зло листая страницы старых потрепанных книг, швыряясь томами и матерясь. Он искал что-то, чего наверняка найти никогда не удастся – ничто не властно над временем, ноги он не вернет,а ужасы не забудет.

Поднимая бесцветные глаза, Елизаров начал говорить штампами, и тогда Саше показалось, что все стало только хуже:

«Это пошло на пользу, а, Бестужев? Заставило окрепнуть духом».

Разве что только Павла.

Одоевский после Козьих Кочей возмужал, ушел жир, оставляя острые кости, на которые он нагонял мышцы, бегая перед своей многоэтажкой в парке. Каждое утро и вечер, как неизменный ритуал в попытке сбежать от памяти. Прекратил сжигать свою жизнь в клубах, отвернулся от падких на дорогие украшения девушек. Пережитые события замкнули его в себе, заставили сконцентрироваться на единственном, что было абсолютно ему подвластно, – на внутреннем мире. Общаться ни с кем он не желал, от женщин его воротило.

А они находили спасение в извращенных черных шутках. Во время коротких созвонов закрывали глаза и горько хохотали в ночное равнодушное небо. Боль не унималась, кровожадно ковырялась внутри. Его демоны пахли Катей, демоны Славы помогали толкать колеса коляски.

Что не давало им задохнуться в болоте отчаяния? Глупая атрофированная надежда и вера? Ковыляющая, мутировавшая, она будила по ночам, сжимая грудь. А что, если…

И ребята поддавались. Елизаров размыкал пересохшие губы и хрипло гоготал, скалясь в сторону друга.

«По Смоль своей тоскуешь? Не беда, вернем мы ее».

Ему бы хотелось верить, что глупо, совсем по-детски. Хотелось бы растить в себе это, трепетно беречь, но Саша помнил хладнокровные глаза их палача – Полоза. Сколько раз он возвращался?

Сдирал глотку в криках, в мольбах, но леса и болота были равнодушны к его просьбам. Катя не выходила.

Он валялся в ногах Чернавы, предлагая ей все, что имел сам. А ведьма лишь высокомерно улыбалась, глядя на его муки с равнодушием, присущим всем монстрам. Она не снимала проклятия. Раздираемый чувствами, Бестужев снова вернулся туда зимой, чтобы узнать, что Чернаву забрала болезнь. Капкан захлопнулся. Проклятие осталось – живое, оно ползало под кожей, вызывая нестерпимый зуд, палило сердце страстью, которая никогда не найдет выхода.

Сколько их таскали по отделениям, выясняя детали случившегося? Сколько тестов они прошли, пытаясь доказать миру, что не сошли с ума? Психиатры пожимали плечами, подтверждая их здравомыслие, а потом неуверенной рукой выводили диагноз: «психологическое расстройство на фоне сильного потрясения».Еще бы. Увидеть, как две девчонки из группы утонули в трясине.

Деревенские лживо опускали глаза, повторяя одно и то же опергруппе.