Книга Малахитовое сердце, страница 88 – Лизавета Мягчило

Катя… Его Катя. Господи, какая же она красивая, как распирало грудину от этой давящей, безграничной радости. Боль забылась, на ее место скользнуло нечто теплое, мягкое. Бестужев поднялся на ноги, шатаясь и спотыкаясь, рванул вперед. Мимо обнимающей Елизарова Агидели, мимо недовольно сжимающего в суровую линию губы Щека. Сердце зашлось в диком темпе, крутило внутренности, дрожали пальцы. И теперь Саше не хватало воздуха не из-за жары или страха, он захлебывался, задыхался этой любовью. Рядом. Катя просто рядом.

Бестужев почти снес ее, едва не опрокинул в истекающие ядовитым соком ягоды. Сжал пальцы на тонких лопатках так сильно, что им вот-вот полагалось треснуть. Катя пошатнулась, стараясь сохранить равновесие, обвила руками широкие плечи. Его трясло, вот-вот захлебнется счастьем, а из груди вырвутся беззвучные, недостойно жалкие рыдания. Саша хрипел ей в макушку, жадно давился ее запахом, гладил то спину, то спутанные, отросшие ниже талии волосы, большими пальцами оглаживал острый разворот ключиц. И шептал, шептал извинения, ее имя без остановки. Пытаясь напиться, насытиться моментом. Как же дико ее не хватало. Теперь он не был одинок, он был полон. Хоть на миг. Хоть на короткую секунду, пока твердая рука Щека не оторвет его от чужой жены. А царь и не одергивал.

Он молча скользнул по Бестужеву напряженным взглядом, похлопал по холке ластящегося к руке волка и выскочил из могилы. В глазах – раздражение, смешанное с жалостью. Полоз заставил себя замереть в отдалении от Смоль, прислоняясь спиной к изувеченной, понурившей ветви осине. Бестужев не увидел, как Катя бросила на мужа извиняющийся взгляд перед тем, как скользнуть пальцами в его спутанные волосы, пытаясь успокоить, утешить.

Пусть все исчезнут, пусть весь мир катится в преисподнюю, пусть после смерти его душу жарят в котле со смолой, но, Господи, пусть сейчас она останется рядом. Пусть он сможет чувствовать ее пальцы, как и раньше, в давно забытом прошлом, скользящие по затылку, перебирающие пряди. Бестужев хотел бы украсть ее, забрать с собой, пустить глубоко под кожу.

Смоль неуловимо изменилась: стали более плавными и нежными острые резкие черты, легкими волнами струились по плечам черные волосы. Не запуганная девчонка, задавленная колкими репликами одногруппников… статная царица. Виридоновое ^[6] платье мягким шелком скользило к босым ступням, блестело тонкой золотой вышивкой на рукавах. Уверенно расправленные плечи, сияющий мягкий взгляд. Не будь на Бестужеве приворота, она бы снова его пленила.

– Все будет хорошо, тише, Саша, тише. – Она попыталась высвободиться, и пальцы Бестужева напряглись, вцепились в тонкие кисти, не позволили отстраниться. – Я не исчезну, правда. Тебе стоило рассказать о проклятии Чернавы, тогда все решилось бы быстрее.

– Прости, я так виноват. – В его осипшем голосе слышалось чистое раскаяние. Сколько раз он признавал свою неправоту? Сколько раз клял себя за каждый шаг, ведущий его к этому дню? – Тогда я думал, что это оттолкнет тебя, заденет и я тебя потеряю.

Не было сил юлить или искать оправдания своим давешним поступкам. Он хотел быть честным. Да, каждая мысль в тот злополучный миг сочилась эгоистичным самолюбованием, да, он хотел удержать ее любой ценой. Ничто его не оправдает. Правда сурова, она рахитично искалеченная и выгнутая, неприглядная. Но Катя достойна ее знать.