Книга Малахитовое сердце, страница 49 – Лизавета Мягчило

Отсмеявшись, он какое-то время молча следил за танцующими языками пламени. Бестужев подумал, что разговор закончен, когда снова услышал неспешно текущий рассказ хрипловатым уставшим голосом:

– В мои девять она умерла. Дед через два месяца за ней ушел. Так резко болезнь его сложила… Вот есть человек, а вот и нет уже. Едва говорить в конце мог, а меня пытался утешить. Говорил, мол, как я свою Маню одну оставлю, она и на том свете ухажера сыщет. Дурак старый… – Короткий грубый смешок так сильно был пропитан любовью, что губы Бестужева невольно растянулись в понимающей улыбке. – Любили они друг друга сильно. И хотели, чтобы я такую же любовь на всю жизнь нашел. А я розу за надежду отдал. Не любимой – чудовищу.

Где-то совсем близко захохотал козодой, зашуршали заросли малинника, в которых мелькнули мелкие бусинки-глаза. На запах консервов и на свет огня выскочила любопытная лисица. Проникаясь красотой ночной природы, Саша вывернул одну из жестянок недалеко от палатки – лиса точно осмелится подобрать угощение, стоит им застегнуть за собой брезент и замолчать.

Какое-то время они слушали треск костра и крики ночных птиц, пока Славик в коляске не всхрапнул. Усмехнувшись, Бестужев подбросил больше дров в огонь, аккуратно открыл палатку и закатил в нее инвалидное кресло, наклонив так, чтобы другу не полоснуло по лбу откинутым брезентом. Собственный спальник сиротливо темнел в углу. Вытянув из-под него плед, Саша замотал Елизарова в два слоя, как куклу. Ничего страшного, земля не настолько холодная, чтобы обморозиться. Ему в коляске будет куда холоднее. Бегунок молнии отсек их от бездонного ночного неба и шепота травы. Только несмелые блики костра пробивались через стенки толстой ткани мягкими всполохами.

Проклятый лист с «Введением» отрастил себе ноги и спрыгнул с печи, другого варианта Бестужев просто не видел. Вот только что он расправлял смятый уголок, пробегая глазами по идеально вылизанному, превосходно передающему информацию тексту, а в следующую минуту взгляд наткнулся на пустое место у собственного бедра. Аккуратные стопки перечитываемой научной работы окружали его полукругом. Рядом с титульным листом соседствовало содержание, шла внушительная стопка-черновик основного текста. А введения нет. Безупречно расписанного, переписанного сотню раз – Бестужев опрометчиво швырнул его черновик в печь, стоило поставить последнюю точку в чистовом варианте. Листы уже догорали.

Под нетерпеливо подрагивающими суетящимися пальцами тихо шуршала бумага. Путался старый, пропахший дымом плед, добытый из сундука Весняны. В его мягкой ткани рука наткнулась на тонкую девичью лодыжку. Саша замер, подушечки очертили выпирающую косточку, губы растянулись в улыбке.

Она сидела напротив, согнув ноги в коленях, упиралась в теплую стенку печи острыми лопатками. Собранная, переписывающая очередной громадный кусок работы. Света, скользящего из окна, было достаточно, чтобы увидеть, как Смоль сосредоточенно прикусывает уголок губы, пробегая немигающим взглядом по ровным завиткам мелких букв. Длинные ресницы бросали тени, волосы еще влажные после бани, из которой она вышла пару минут назад. Розовая ночная майка задралась, обнажая полоску белоснежной кожи на тонких ребрах и углубление пупка. Низкая посадка шорт открывала выпирающие тазовые косточки, резинка оставила на коже чуть заметный розоватый след.