Книга Малахитовое сердце, страница 42 – Лизавета Мягчило

Губы навьего существа медленно изогнулись в ответной улыбке – язвительной, нахальной.

– Кровью пахнешь, человек, своей кровью. Паскудная она у тебя, горит, шальная…

– Что бы ты знала, нечисть водная. – Челюсть с хрустом щелкнула, когда Елизаров раздраженно сжал зубы. Чего еще ждать от водяного? Ему не стоило начинать разговор, следовало сразу ехать прочь. Руки вернулись к колесам, он успел проехать с метр, когда за спиной послышался смешок, голос существа мягким шипением обволок кожу, приподнял на ней волоски дыбом.

– Приведет тебя нужда ко мне, человек, заставит подобраться поближе. И тогда ты пожалеешь о брошенном слове, уж я-то твою злость остужу, притоплю…

Он только хмыкнул, вжал в плечи голову, когда с очередным всплеском в затылок ударила набольшая круглая галька. Место удара заныло, зато на душе потеплело, Елизаров ощерился, поднимая взгляд на волнующиеся ветви ив. Нужно было возвращаться обратно к избе, натруженные руки ныли, а впереди предстояла долгая дорога.

Сейчас он выслушает нытье и нравоучения Бестужева, позволит ему залить распухшие костяшки перекисью,а затем путь и воспоминания о малахитнице сожрут все другие мысли.

Так оно и будет, воспоминания об Агидели очень быстро вышвырнет из головы. Славик размеренно ехал вперед, в спину летела галька пытающегося разозлить его водяного, а перед глазами стоял опущенный взгляд и прозрачная слезинка, сорвавшаяся с длинных медовых ресниц.

Впервые математические вычисления смекалистого Бестужева дали сбой – путь занял шесть часов вместо предполагаемых девяти. И горящие ладони Елизарова этому были невероятно рады.

Дорога не стелилась полосой по ровным полям, она загибалась, спускалась с мягких холмов, размеренно поднималась под горку. На деле спусков оказалось куда больше. Окутанных мягким запахом увядающих цветков клевера, разукрашенных в белый и пестрящий розовый. Все вокруг цвело. Ненавязчивый аромат цветов, мирный гул пролетающих мимо пчел и мохнатых шмелей, легкий ветер, щекочущий разгоряченную загоревшую кожу. Голова оставалась легкой, пустой. Глядя на простирающийся вокруг мир, Елизаров верил, что все у них непременно получится.

Управлять инвалидным креслом было сложнее обычного: колеса норовили попасть в короткие выемки, наехать на камень покрупнее. Чувствовался лишний вес – сзади покачивались намертво прикрученные изолентой к ручкам кресла рюкзаки с одеждой и сумка с палаткой. Саша бодро шагал рядом, поправляя врезающиеся в плечи лямки рюкзака. Стеклянные банки громко позвякивали о жестянки с тушенкой, но везти и эту ношу он Елизарову якобы не доверил. Его удручающе сочувственный взгляд то и дело возвращался к потеющим ладоням, на которые Славик дул и которые вытирал о шорты, периодически останавливаясь. Молчание их не тяготило, каждый думал о своем.

Когда глаза Елизарова поднимались к небу, почти всегда он находил там неожиданного спутника – большую часть пути сокол был над ними, простирая широкие крылья в свободном полете. Кружил, исчезал, но всегда возвращался. Так хотелось почувствовать его свободу… Ту, что заставит забыть все проблемы, чтоб любая беда казалась чем-то легко проходимым и мимолетным. Чтоб на сердце стало легко, в голове восхитительно пусто, а дурные мысли прекратили на него давить. И Слава разрешал себе срываться в ребячество: резкими рывками сильных рук отправлял коляску вперед, набирал скорость, съезжая с широкого холма. Подпрыгивая на мелких кочках, ловя зеленую рябь перед глазами от пролетающих мимо цветков и душистых трав, вырывая тонкие кисти мятлика, с любопытством склонившие головы к мельтешащим спицам колес. В такие моменты Бестужев сзади ускорялся, с тревогой его окликал и пророчил свернутую шею, разодранное лицо. И это подхлестывало еще больше. По-детски,совершенно безрассудно, как хотелось, но порою было стыдно себе позволить.