Книга И оживут слова, страница 93 – Наталья Способина

Всхлипнув, я сильнее сжала его плечо. Хотелось сказать ему спасибо, но это показалось мне нелепым, потому что не смогло бы передать и десятой доли благодарности, которую я чувствовала сейчас к этому мальчишке.

– Успокоилась? – мое ухо снова обожгло дыханием.

Я кивнула, понимая, что минутка терапии сейчас закончится, и мне заранее было этого жаль. Впрочем, если Альгидрас так нервно реагирует на женские слезы, что готов обнимать, шептать утешения и еще невесть что… может, взять это на заметку и изредка пользоваться? От этой мысли я улыбнулась, но из объятий высвобождаться не спешила. От него здорово пахло: травами, деревом и еще чем-то незнакомым и почему-то успокаивающим.

– Нам сейчаснужно отсюда уйти, – негромко проговорил Альгидрас, осторожно отстраняя меня.

Он убрал руки с моих плеч и подхватил корзину. Я обратила внимание на то, что он нервничает. На какой-то миг подумала, что это смущение, но быстро поняла, что его нервозность вызвана чем-то другим. Он словно прислушивался к тому, что происходит вокруг, хотя даже не повернулся в сторону домов.

Вытерев слезы рукавом, я неуверенно посмотрела на Альгидраса. Он дышал поверхностно, словно опасаясь вдохнуть полной грудью. Может, я сделала ему больно? Или же ему настолько неуютно от чужих эмоций? Впрочем, что-то мне подсказывало, что дело было не только в чужих эмоциях; Альгидрас, похоже, не очень хорошо понимал, что делать со своими. Он снова по-детски сморщил нос, а потом поднял на меня взгляд.

– Здесь слухи летят быстрее ветра. К вечеру об этом будет знать Радим, – он замолчал, подбирая слова.

«И что?» – хотелось спросить мне. Мы же тут, простите, не оргию на виду у всей Свири устроили. Я расплакалась, он успокоил. Что тут такого?

– Утешение сестры побратима приравнивается к государственной измене? – нервно усмехнулась я.

Альгидрас смерил меня нечитаемым взглядом, разом словно закрывшись. Я почти услышала щелчок. Черт. Я опять сказала что-то не то. Тут же некстати вспомнилась сцена на берегу Стремны, когда он увидел расшитый ворот на платье Всемилы. Отведя от меня взгляд, он заинтересовался рощей, точно видел ее впервые.

– Я неудачно пошутила, – негромко проговорила я, пытаясь сгладить свои слова.

Кажется, снова не слишком успешно. Впрочем, Альгидрас улыбнулся уголком губ:

– Я оценил шутку.

Он нервно поправил повязку на шее. В эту минуту я вновь вспомнила о его ранах, попыталась понять, не успела ли я какую-нибудь задеть, и пришла к неутешительному выводу, что висла как раз на той руке, которую порвал Серый. Подумала, что нужно извиниться, но фраза «оценил шутку», чужеродная для местной речи, окончательно выбила меня из колеи. Когда же закончатся эти шарады? А что, если я насовсем застряла в Свири и мне придется изо дня в день вот так ходить по краю пропасти, каждый раз рискуя сорваться вниз из-за одного неосторожного слова?

– Извини… – автоматически пробормотала я.

– За что?

Вопрос Альгидраса прозвучал с легким удивлением, и я устало пояснила:

– Ты ранен. А тебе пришлось меня искать, даеще рука, а я сейчас ее…

Он досадливо поморщился и отмахнулся. Все как-то расклеилось после моей фразы про государственную измену. Фраза прозвучала слишком сложно для местной речи. Оставалось надеяться, что Альгидрас «из-за своей учености» этого не заметит. Впрочем, ему и без того сегодня странностей в поведении Всемилы хватит. Вряд ли та бросалась в его объятия за утешением и жаловалась на брата. А жаловалась ли Всемила на Радима в принципе, и если да, то кому? И какой она вообще была? Неужели она заслужила порицание и презрение, которыми одаривают ее свирцы? Мне отчего-то стало за нее грустно.