Книга Осколки на снегу. Игра на выживание, страница 172 – Элина Птицына

Они создали новую семью, и сами стали корнями будущего родового древа.

Да, но это у него не было ничего за спиной, кроме провонявшей казармы в столице, а у нее, оказывается, была семья.

Семья! Она уже давала брачные клятвы!

А он — он ее жалел. Он не одного вопроса ей не задал, потому что знал: девчонки на улицах — он сам свидетель многого — легкая добыча.

И он молчал! Не спрашивал ни о чем! Берег. Не бередил.

А все было иначе. Она любила, выходила замуж, спала и просыпалась с кем-то в одной кровати. Димитриуш схватился за стену — так потемнело у него в глазах.

Хорошо спала — двоих родила. И не сочла нужным ему об этом сказать.

А эти двое — кто бы там ни был — дети одного отца?

Да, он не девственником на ней женился. Он ходил к девочкам. Все ходили. Это было честное «купи-продай». Не одну шлюху он не пустил к себе в душу.

Смешно. Чем они его шантажируют?

Это война. Император осадил столицу и взял ее.

Димитриуш не убивал ее мужей, детей, кто там у нее еще был?

Война — это всегда стечение обстоятельств, везение или не везение. И на Чижиковке было достаточно выживших.

Да, банальное стечение обстоятельств.

Такое же, из-за которого маленький Дмитронько много лет назад оказался на улице. Он ничего не помнил о своем раннем детстве, кроме того, чем это детство, собственно, и закончилось.

И сейчас в глазах стоит земляной пол, серо-желтая солома, босые ноги отца — у него мощные ступни, толстые голени.

Сын хорошо помнит его ноги.

Дмитронько сидит под лавкой и смотрит за ногами. Отец мечется по хате, туда-сюда, туда-сюда, и вдруг останавливается прямо там, где прячется мальчишка. Он выдергивает его из-под лавки резко, грубо, встряхивает, поднимая до уровня своих глаз, смотрит и яростно кричит:

— Вторушинский!!!

Когда многим позже Димитриуша спросили в приемнике знает ли он свою фамилию, он так и ответил: «Вторушинский». Комиссия смеялась.

Отец роняет его на пол. Нет, скорее, швыряет как негодную вещь, и Дмитронько, торопясь, уползает обратно, под безопасную лавку.

И когда в проеме раскрытой двери появляется мать, отец все так же мечется по хате. Дмитронько видит край черного фартука с яркой вышивкой и успевает обрадоваться — мамо! — как вдруг отец через всю хату прыгает туда, кидается на нее. Ребенку страшно. Он видит, как родители яростно месят солому ногами и зажмуривается, затыкая уши. Отец кричит что-то непонятное, орет так страшно, как Казьев бык, и Дмитронько в отчаянии начинает хватать солому с пола, чтобы заткнуть уши.

— Не виноватая! — звонко вскрикивает мать и тут же падает. Становится тихо, только мухи гудят. Теперь Дмитронько почти полностью видит ее, она лежит на пороге, завернув головой. Отец стоит над ней.

— Гнеша, — шепотом зовет он, как будто не орал только что, раскалывая воздух. — Гнеша!

Мать не хочет отвечать.

Отец садится на пятки рядом с ней. Они сидят так долго и тихо, что Дмитронько успокаивается, и начинает скручивать из соломы игрушку себе. Увлекшись, он вылазит из-под лавки и тут же забивается обратно: отец начинает низко, страшно, утробно выть, раскачиваясь из стороны в сторону, а заходящее солнце, ложась косыми лучами на пол хаты, через низкие оконца раскращивает его рубаху в красный цвет.

В конце концов, Дмитронько засыпает под лавкой. Оттуда его вытаскивают уже незнакомые руки.