Книга Осколки на снегу. Игра на выживание, страница 162 – Элина Птицына

* * *

Старый князь был огромным, черным и смотрел на ребенка такмрачно, что Савка невольно задрожал.

— Справляется? — хмуро уточнил Его сиятельство.

— Известное дело, старается, — закивала старая Луска, прикрывая Савку юбкой.

— Поперёк мужа не лезь, — уронил князь. — Когито, твоя бабка не много ли воли берет?

— Так баба — дура, что с нее взять, простите, Сиятельный, — Когито бухнулся на колени. — За мальчонкой следим. Спуску не даем. Никак не даем. Работает.

— Ну-ну, — князь бесцеремонно выдернул мальчика из-за юбки Луски, и брезгливо покрутил его перед собой, что-то бормоча себе под нос. — Говорит?

— Лепечет что-то, — закивал Когито.

— Спрашивай с него строже. Дрянную кровь перебьет только кнут, — князь брезгливо отер руку.

Почему-то Савка хорошо запомнил именно это: вот князь выпускает его, отталкивая от себя, вот встряхивает ладонь и вытирает ее белоснежным платком, который тут же бросает. И уходит, не оглядываясь ни на кого — черный, огромный, прямой. Вот Луска поднимает платок и прячет его в карман фартука.

Ярко синеет небо, зеленеет трава, белеют шапки гор и овцы вдали.

Брошенный князем платок белоснежнее.

Савке потом нравилось трогать эту тряпочку, слушая Лускины сказки. Он гладил ткань и какие смутные ощущения рождались у него в душе, словно Савка старался что-то вспомнить, но — не мог.

Князь вскочил на коня и ускакал, а Луска поругалась с Когито. Кричала, что кнутом мальчонку за один раз можно перешибить, а что будет после, когда мать узнает? Когда заберёт его? Это князь злится, а мать рано или поздно вернется за Савкой.

Мать.

У каждого ягненка в кошаре есть мать. Это Когито, выгоняя сакман маток, не пускает их к ягнятам, а они все равно рвутся через изгородь, заставляя старика беситься и орать.

И у него есть мать. Как матка ягненка, она рвется к нему.

Она вернется за ним.

Савке очень понравилась эта мысль.

Когда Когито ушел, он приластился к Луске. Старуха вздыхала, гладила его по голове. И тогда он решился. Спросил, заглядывая в ее глаза, смешно коверкая слова:

— А когда придет моя мать?

Луска промолчала. И он не повторил вопрос.

После, наверное, через несколько дней, в старой, сложенной из грубого камня молельне, она подвела его к портрету женщины и сказала:

— Вот — Госпожица. Она — мать тебе, ей молись, ее проси обо всем!

Савка тогда замер отвосхищения и, кажется, перестал дышать: его мама — такая красивая!

Неизвестно, что было в голове у Когито, но сам он в молельню ходил каждую неделю, а вот Савку туда брать не любил.

Сколько раз Савка был в той сложенной из грубых, крупных камней молельне?

Очень редко. А жаль. Там было хорошо: никто не орал, никто работать не заставлял, а однажды даже какая-то старуха дала ему твердый, как камень, пряник.

Пряник Савка показал Луске, когда Когито отлучился по делам, и они, хихикая, объединенные общей тайной, сосали его вдвоем, как леденец.

Но леденцы он попробовал позже.

Да, в молельне было хорошо. Тонкую самоплетку, которой Когито ловко стегал зазевавшегося мальчонку по ногам, овчар всегда оставлял в кошаре, а значит, Савка мог не бояться, что ему прилетит внезапно ни по дороге, ни в самой молельне, ни потом.

А главное, возле «мамы» можно было сидеть тихонько, прижимаясь к камню и воображая, что она говорит с ним.

Однажды, ему показалось, что она ожила. Сошла с картины.