Книга Жнец и Воробей, страница 17 – Бринн Уивер

Вспоминаю её лицо, это та женщину, что подходила к моей палатке, свернув двадцатку в кулаке. В моей крови взрывается химическая реакция. Все чувства обостряются: очертания предметов в комнате, звуки проходящих в коридоре, запахи дезинфекции и больницы. В глазах Наоми загорается искра, когда я тянусь за колодой, лежащей на прикроватном столике.

Перетасовываю карты.

— Если у тебя есть минутка,могу быстро погадать перед душем, — я нахожу нужную карту на ощупь, по порванным краям, по замятому уголку. Достаю ее. — Туз Кубков, — говорю я. — Это значит, что нужно слушать свой внутренний голос. Что он тебе говорит? Чего ты хочешь?

Надежда зажигается в глазах Наоми, и мое сердце начинает биться быстрее.

— Взлететь, — шепчет она.

Я улыбаюсь. Хоть дух Наоми изранен, он ещё не сломлен. Я вижу это по ответной улыбке.

Вытягиваю следующую карту. Не такая ожидаемая. Это не Смерть. И не Рыцарь Мечей. Не вестники хаоса. Это Звезда. Надежда на горизонте. Потому что за убийством всегда может быть жизнь. Всегда есть шанс на возрождение.

Наоми шепчет мне свои секреты. Рассказывает о мужчине. О том, кто её унижает. Издевается. Угрожает и причиняет боль. Контролирует. От которого ей не сбежать в одиночку. Она просит меня о помощи. И мое сердце сжимается от боли. Потому что я знаю, что могу помочь, даже если на это понадобится время.

Я машинально провожу большим пальцем по татуировке на запястье.

Может, меня бросили здесь, заперли в клетке. Может, мне и подрезали крылья. Но летать я всё ещё могу.

РОУЗ

В кемпинге «Принцесса Прерий» почти пусто, когда такси высаживает меня на гравийной дорожке. Водитель терпеливо ждет, пока я с трудом вытаскиваю из машины алюминиевые костыли и кое-как вылезаю наружу. Здесь всего несколько автодомов. Видимо, не очень-то популярно разбивать лагерь на плоском, заросшем травой поле возле Хартфорда, с его-то населением в 3501 человек. Такси уезжает, и я остаюсь одна со звуком детских голосов с площадки. Все трое детей буравят меня взглядом, от которого становится не по себе. Скрип старых качелей, как грустная мелодия в этом забытом богом месте. Я останавливаюсь и вяло машу рукой. Все трое резко и синхронно прекращают качаться. В ответ не машут.

— Да уж… — шепчу я. — Это пиздец как странно.

Одна девочка наклоняет голову, словно прислушивается, хотя она никак не могла меня услышать с такого расстояния, и потом все трое начинают качаться одновременно.

— По крайней мере, теперь я знаю, как умру, — сглатываю внезапно подступивший к горлу ком и ковыляю по неровному гравию, чувствуя пульсацию в ноге. Мой автодом выделяется на фоне остальных. Старая Дороти может и разменяла третий десяток, но она чертовски хороша: хромированные бамперы, покраска на заказ — стая воробьев на фоне заката в розово-желтых тонах. Все свои деньги я вкладывала в Дороти. Она — мой дом на круглый год. Но сейчас, впервые в жизни, я мечтаю о чем-то более постоянном. О доме, который не может просто так взять и уехать.

— Да брось, это просто временные трудности. Скоро ты снова будешь колесить по стране, — шепчу я, перекрикивая стук костылей. — Ты и одна отлично справишься. Не будешь же ты бояться каких-то там детей-убийц. Ты же сильная и независимая женщина.

И я почти верю в это. До тех пор, пока не останавливаюсь у двери своего дома на колесах.