Книга Скелет, страница 14 – Триша Вольф, Бринн Уивер

Мое сердце бьется так, словно его пришили к маятнику. Я хочу отстраниться от Джека, но не делаю этого.

— Я спросил, произносится ли твое имя кайр-и-йей, как в молитве: Кайрией элисон. Не думал, что твоя улыбка может стать ярче, но когда я сказал это, так оно и было. «Можно Кай-ри», ответила ты. «Родители хотели, чтобы у меня было имя Христа, но оно мне не подходит». Теперь понятно, почему.

Я стараюсь не кивать, но слабый кивок головы выходит у меня из-под контроля. Что-то комкается в горле. Я помню этот момент нашей встречи так отчетливо, что мне кажется, будто я наблюдаю за ним через отполированный хрустальный шар. На какой-то мимолетный миг мне показалось, что все сходится, что наш первый разговор прошел именно так, как я надеялась. Распознавание сходства. Связь с таким же человеком, как я. То, как Джек рассказывает эту историю, создает ощущение, что эта связь была реальной, как будто она существовала и для него тоже.

Но это ложь.

Джек сейчас просто пытается перекинуть мост через пропасть между нами в надежде, что я сжалюсь над ним. Все, что произойдет после этого разговора, похоронит эту возможность под толстым слоем времени.

И он это знает. Вот почему Джексейчас молчит.

Его глаза блестят в лунном свете, когда он изучает мое лицо, опускаясь к моим губам. Они задерживаются там, скользят мне на шею на мгновение, которое кажется слишком расчетливым для интима, слишком холодным и жестоким. Именно таким он был с того поворотного момента. Подвергал сомнению мой опыт, мои заслуги, мое достоинство на каждом шагу. Независимо от того, как усердно я работала и насколько мои усилия приносили ему пользу, он всегда был рядом, чтобы высмотреть ошибку своими серо-стальными глазами и затем расправиться со мной.

— Милая история, если рассказывать в таком ключе, — говорю я, мой голос едва громче шепота. Я подхожу на шаг ближе, и его пристальный взгляд возвращается к моему. Его лицо — идеальный баланс серебристого света и глубоких теней, такое завораживающе, щемяще красивое. Но он — чудовище. Он зверь под ангельским фасадом.

И, похоже, все еще не может смириться с тем, что он здесь не единственный главный хищник.

— Единственная проблема в том, Джек… что ты ошибаешься, — говорю я, выделяя последнее слово.

Я ударяю Джека электрошокером в грудь. Он издает сдавленный, хриплый стон и падает в грязь. Его тело бьется в конвульсиях, когда я другой рукой снимаю колпачок со шприца. Отключаю шок, вгоняю иглу ему в яремную вену и ввожу предварительно подготовленную дозу мидазолама под восхитительный звук его протестующего стона.

Я опускаю Джека в исходное положение и всего мгновение наблюдаю, как его дыхание становится глубже. Его глаза не отрываются от моих, даже когда их острота тускнеет под действием успокоительного.

Я ждала этого момента, этого взгляда, когда Джек осознает, что все время неправильно меня понимал. Я хотела этого с тех пор, как он отругал меня за печально известный инцидент с криофризером в лаборатории, когда он обвинил меня в уничтожении образцов его тканей из-за «явной неумелости». Это был первый раз, когда я по-настоящему смирилась с тем, что мне, возможно, придется усыпить своего маленького зверя.

Сейчас неумелый ты, ублюдок.

Как раз перед тем, как он теряет сознание, я наклоняюсь ближе. Нежно целую его в щеку. А потом прижимаюсь губами к его уху, даря ему подарок, о котором он, возможно, не вспомнит, когда проснется.