Книга Герцогиня на службе у Короны. Кровь и Дух 2, страница 232 – Вера Ширай

Я шагнула к нему. Один шаг, другой. Он смотрел на меня так, будто не знал, чего ожидать.

Я просто медленно сняла кольцо и вложила в его ладонь.

Я спустилась вниз и первым делом подозвала к себе сэра Алдрета.

Сбросила капюшон с головы, открывая лицо, чтобы все поняли — наблюдают и следят они не за мной, — и тихо произнесла:

— Мой муж ещё не закончил с делами. Он занят. А мы… прогуляемся?

— Как скажите, миледи. — в его голосе звучало беспокойство.

В воздухе висели тяжёлые, влажные капли так и не начавшегося дождя. Город дышал сыростью, пах мокрым камнем и свежей выпечкой из соседних лавок, совмещая в себе холод гулявшего между домами ветра и тепло домашней печи.

Мы с сэром Алдретом приближались к рыночной площади — самой оживлённой точке города. Чем ближе мы подходили, тем громче становились голоса: смех торговцев, ругань возничих, детские выкрики.

Горожане спешили по делам, переговаривались у лавок, лениво сидели на крыльце таверны, попивая крепкое пиво. Они жили своей жизнью — простой, шумной, равнодушной к моим переживаниям.

Будто весь город показывал мне: ничего не изменилось.

Жизнь продолжает идти своим чередом.

Как только за моей спиной захлопнулась дверь, в мою голову одна за одной приходили умные фразы, каверзные упреки и взаимные обвинения.

Я спорила с ним мысленно так, будто он стоял прямо передо мной: я отвечала за него, перебивала его, оправдывала и обвиняла одновременно. Я подбирала слова, которые могли бы задеть его больнее всего. И тут же — слова, которые могли бы его поддержать, если бы вдруг он попытался объясниться.

Я обвиняла его в лицемерии, кричала на него от обиды. Перед глазами всплывали его речи о свободе: как он уверенно говорил о правах магов, о том, что Орден Порядка давно перешёл грань дозволенного; как убеждённо заявлял, что каждый волен распоряжаться своей силой и судьбой. Он говорил о доверии, о личном выборе, о том, что власть не должна душить людей.

Но стоило возникнуть первой тени опасности — и все эти слова оставались лишь красивыми лозунгами. Он мог рассуждать о свободе для всего мира, но, когда дело касалось меня, своей собственной жены, он был готов лишить меня голоса, права выбора, он даже не сообщил об возможной опасности.

И в какой-то момент, медленно прогуливаясь по улице, я поймала себя на мысли, что больше не думаю ни о таверне, ни о письмах, ни о Феликсе, ни о его проклятой руне.

С каждым шагом внутренний шум становился тише.

Город будто впитывал мою ярость, растворял её в собственном дыхании.

Голоса торговцев смешивались с ароматом свежего хлеба, влажный камень мостовой мерцал под серым небом, прохожие спешили по своим делам — уверенные, спокойные, живые.

И эта повседневная суета медленно обволакивала меня, вытесняя тревоги, осаживая острые мысли.

Я глубоко вдохнула. Прохладный воздух остудил мою ярость, напряжение в груди немного отпустило, щёки перестали гореть.

Я не собиралась делать глупости, теперь я несу ответственность не только за себя. Я не собиралась воплощать в жизнь ни одну из тех глупостей, которыми пыталось соблазнить меня воспаленное воображение.

Меня накрыло не сразу. Мысль, что под моим сердцем растёт жизнь, была сначала будто далёкой — как слабое эхо в пустой комнате. Но потом…

Мои пальцы вдруг задрожали, будто это не я, а тело решило бояться за двоих. Мне стало трудно дышать, словно воздух вокруг стал густым, вязким. Я остановилась посреди улицы, а мир продолжал движение — люди шли, смеялись, торговались, даже не замечая, что для меня всё уже изменилось.