Книга Вторая жизнь Герцогини. Кровь и Дух, страница 147 – Вера Ширай

Герцог понимал, насколько всё зашло далеко.

Обстановка становилась всё более напряжённой — раздражение нарастало как у Его Величества, так и у самого герцога. Лорды продолжали умирать один за другим. Формально — по естественным причинам. Но слишком уж удобно и слишком своевременно.

Одновременно в разных уголках королевства всплывали неучтённые маги — те, кто не был зарегистрирован в реестре Ордена. Сильные, неподконтрольные, а значит — потенциально опасные. А хуже всего — появлялись носители запрещённых меток. Таких не должно было быть вовсе. Но они были. И никто пока не мог — или не хотел — объяснить, откуда они взялись.

Эти тревожные симптомы нависали над королевством как чёрная туча перед бурей.

И в этом всём хаосе герцог Феликс продолжал собственное расследование — личное. Он искал Кервина, сбежавшего тёмного мага. Поиски были не просто делом государственной важности: исчезновение Кервина могло означать утечку информации о герцогстве, и даже прямую угрозу самой королевской власти.

Феликс прекрасно понимал: его жена — не просто член семьи, а потенциальный рычаг влияния на него самого. В будущем каждое её решение, каждое слово, оброненное перед чужими ушами, могло повлиять не только на него, но и на всё герцогство. Она была слишком заметной фигурой, привлекала очень много внимания, вот никак не могла остаться в тени.

А находки в покоях Кервина только подтвердили худшие опасения: она уже попала в поле зрения Тёмных магов. Герцог имел все основания полагать, что её безопасность теперь под угрозой. Если, конечно, он правильно просчитал ситуацию.

Феликс понимал: Кервин не просто беглец. Он был шпионом в замке, важным свидетелем, способным ответить на многие вопросы.

На фоне политического напряжения и расследований личная жизнь герцога неизбежно отходила на второй план — но не исчезала. Она оставалась болезненной занозой, глубоко вонзившейся под кожу, и не дающей покоя.

С момента той ночи он виделся с женой только мимолетно, пересекаясь на ужинах, обмениваясь лишь несколькими вежливыми фразами. Он был занят работой и часто уезжал из замка, сам того не желая. А молодая герцогиня будто растворилась в стенах замка — или же просто умело избегала встреч, что не радовало герцога.

Каждый раз, когда Феликс думал о том, чтобы пересечь порог её покоев, перед глазами вставал её взгляд — холодный, отстранённый. С каким лицом она огласила ему список своих условий, справедливых, но не этого ждал герцог от молодой жены.

Почти церемониальная безупречная вежливость, которую герцог считал безразличием, ранила сильнее, чем любая вспышка гнева. Парадоксально, но именно эмоций, настоящих, ярких, он и жаждал.

Герцог понимал, что сам не мог сблизиться с ней: делиться личными тревогами, ходом расследований, а тем более тайнами, касающимися судьбы страны, нельзя. Не потому что это запрещено — он сам герцог, он сам устанавливал границы допустимого.

А потому что он просто не верил ей. Хотел бы, но не мог.

Феликс с головой ушёл в работу: ежедневно проводил совещания с управляющими, отдавал распоряжения и выстраивал подробный план действий на время своего отсутствия. Он сознательно не вовлекал в это герцогиню, избегая её не только в делах, но и в личном пространстве. Он не винил себя за холодность с молодой женой, хотя он точно видел, как она осуждает его за недостаток знаков внимания.