Книга Неукротимые удовольствия, страница 124 – Сюзанна Райт

Повернувшись к нему лицом, Мила сказала:

— Люди сами ответственны за своё счастье. И мне кажется, что твоя мать не хотела быть счастливой.

Доминик запустил пальцы в кудри Милы.

— Ты права, она этого не хотела. И, уходя, она приговорила свою пару. Она даже не оставила записки. Не предупредила. Просто собрала свои вещи и ушла. Мой отец не смог выдержать расстояние от неё, и поэтому его волк превратился в изгоя. Насмерть растерзал двух человек, прежде чем его альфа и бета прикончили его. А потом остался только я.

Нет, подумала она, до этого очень долго был только он. Его родители никогда не давали ему почувствовать себя частью семьи. У неё болело сердце при мысли, что он провёл своё детство, подавляя до чёртиков гнев на эмоционально отсутствующих родителей, которые заставили его заменить их идеального ребёнка — у Доминика никогда не было шансов.

Он никогда ни для кого не был особенным. Никогда не принадлежал. Никогда не чувствовал себя в полной безопасности. Он понял, что неразумно ожидать многого от людей.

Неудивительно, что он создавал имидж игрока, чтобы избегать отношений. Многие люди так делали. Притворялись, что у них все это есть, делали вид, что у них нет долгов, делали вид, что их отношения идеальны. Многие обращались к таким вещам, как азартные игры, наркотики или алкоголь, чтобы заглушить свою боль. Но Доминик не пытался заглушить свою боль, он скрывал её. Прятал за маской беззаботности. При этом он изолировал себя.

Но, действительно, кто мог винить его? Будь она на его месте, пусть даже только подсознательно, спросила бы себя, какой смысл обнажать душу, если чувствовала, что её никогда по-настоящему не полюбят такой, какая она есть. Она чувствовала, что лучше сдерживаться, чем любить, доверять и зависеть от кого-то.

— Спасибо, что рассказал мне об этом, — сказала Мила, зная, что это было нелегко. У него была возможность уйти, но он этого не сделал. Он остался. И, что более важно, он поделился.

Он поцеловал её в лоб.

— Я колебался минуту назад.

— Я знаю.

— Не отказывайся от меня. Я не привык… Я никогда ни в ком не нуждался, Мила. Никто никогда не имел для меня такого значения, как ты.

Он положил её руку себе на сердце, добавив:

— Я думал, что буду контролировать, как и когда ты сюда попадёшь, но оказалось, что это не так. Ты проложила свой собственный путь туда, и это осознание сбило меня с ног, но я снова на ногах.

Боже, он сделал невозможным злиться, когда говорил подобные вещи. Теперь, когда он рассказал ей о своём воспитании, она понимала его лучше. Поняла, что его прежняя потребность уйти была вызвана не столько трусостью, сколько чувством уязвимости и неуверенности. И, чёрт возьми, если ей не хотелось плакать по одинокому маленькому мальчику, которым он когда-то был.

Её родители всегда давали ей почувствовать себя любимой, ценной и в безопасности. У него этого никогда не было. И теперь, когда в жизни появилась та, которая хотела заставить его почувствовать все эти вещи, инстинктивно он хотел держать её на расстоянии. Но он подавил этот инстинкт и остался. Открыл дверь. Раскрыл больше себя. Признался, что заботился о ней, даже когда чувствовал себя уязвимым. Это потребовало огромного эмоционального мужества, и оно растопило каждую капельку раздражения, которое она чувствовала. И было бы только справедливо отплатить ему тем же.