Книга Военный инженер Ермака. Книга 4, страница 41 – Михаил Воронцов

Мункачи посмотрел на Айне, она кивнула. Потом вождь грустно сказал:

— Если остаться — смерть. Если уйти — может, жизнь. Мы поедем.

— Мудрое решение, вождь. Но нужно убедить твой народ. Не все захотят оставить родные места.

Айне покачала головой:

— Они пойдут. После того, что случилось, они боятся оставаться здесь больше, чем уходить. Злые духи завладели этим местом.

— Когда можете собраться?

Мункачи подумал:

— День или два. Нужно собрать вещи, разобрать чумы, подготовить нарты. У нас есть свои сани, свои собаки.

— Хорошо. Если надо, мы поможем. Савва выделит людей.

Вождь, пошёл к своему чуму. Айне задержалась.

— Максим… ты рискуешь. Если твой атаман не одобрит…

— Одобрит, — сказал я увереннее, чем чувствовал. — Ермак умный человек. Он поймёт.

Она посмотрела мне в глаза:

— Ты делаешь это не для выгоды. Почему?

Я пожал плечами:

— Не могу смотреть, как люди гибнут. Любые люди. И потом… мы пришли в эти земли не только за пушниной.

— Красивые слова. Надеюсь, они не останутся только словами.

Она ушла, а я остался стоять, глядя на суетящихся остяков. Весть о переезде уже разнеслась по стойбищу. Женщины плакали, мужчины хмурились, дети испуганно жались к матерям. Но никто не протестовал. Айне была права — страх перед новыми припадками оказался сильнее привязанности к родной земле.

Савва подошёл, встал рядом:

— Приказывай, что делать. Раз решился, надо действовать быстро.

— Выдели пять человек помогать с разбором чумов. Пусть остяки проверят нарты. И собак накормить как следует, дорога неблизкая, хотя они это и сами знают.

— Сделаю. А ты?

— Я составлю список — сколько людей. Чтоб Ермак знал.

Савва усмехнулся:

— Всё-таки опасаешься, что он будет против?

— Я уверен, что он поймет.

Работа закипела. Казаки и остяки трудились бок о бок, разбирая чумы, увязывая пожитки. Я ходил с берестяной грамотой, записывал: восемнадцать семей, семьдесят три человека, из них девятнадцать детей. Собаки, нарты, утварь, запасы вяленой рыбы и мяса.

К вечеру Мункачи собрал род у большого костра. Говорил долго, указывая то на меня, то на юг, где лежал Кашлык. Люди слушали молча, лишь изредка кто-то всхлипывал.

Потом встала старая женщина. Начала петь протяжную песню. Айне перевела мне шёпотом:

— Прощальная песнь земле предков. Просит духов не гневаться, обещает, что род вернётся, когда минует беда.

Песня была печальной, но в ней звучала и надежда. Остяки подхватили припев, их голоса слились в единый хор.

Я отошёл в сторону, чтобы не мешать. Это был их момент, их прощание. А завтра начнётся новая глава в истории рода Айне. Будут ли счастливы они в Кашлыке? Примут ли их другие? Не знаю. Но здесь у них не было никаких шансов.

Савва нашёл меня у края стойбища:

— Всё готово. Завтра с рассветом выступаем. Дай бог, за четыре дня дойдём.

— Дай бог, — повторил я.

Мы стояли молча, глядя на догорающий закат. Где-то там, за тайгой и снегами, ждал Кашлык. Примет ли он беженцев? Время покажет.

Морозный ветер хлестал по лицу, когда я вывел нашу колонну на последний участок пути. Позади остались дни тяжелейшего перехода по заледеневшей реке. Собачьи упряжки были перегружены и едва тащились. Семьдесят с лишним душ — мужчины, старики, женщины, дети.

У Саввы Болдырева к концу пути задергался левый глаз. И от постоянной суеты, и от непонимания, как нас встретят в Кашлыке. Я ему много раз говорил, что беру всю ответственность на себя, но он все равно переживал. И за успех этого предприятия (Савва был согласен, что остяков надо перевозить), ну и все-таки не хотел конфликта с Ермаком и другими по приезду.