Книга Три комнаты под березой, страница 70 – Ирина Седова

«Может, это и к лучшему, — подумала она, засыпая. — Легче будет выехать назад в Россию, ведь на фотографии на паспорте и в компьютерах миграционной службы я должна быть такой, какой я въехала…»

В этот свой первый день пребывания в роли работницы она уже успела понять, что ее привезли сюда отнюдь не для того, чтобы с ней панькаться и что-то ей доказывать — нагрузили ее по полной сразу же, чуть за Анчем закрылись ворота. И поставили не куда-нибудь, а месить навоз вместе с детьми — лепить так называемые «кизяки» — будущее топливо.

Навоз смешивали с резаной соломой, тюк которой валялся тут же, во дворе и раскладывали на просушку. Месили ногами в резиновых сапогах и грубых резиновых перчатках, но противно было очень. Смесь набивали в формы, прессовали, переворачивали и вытряхивали сразу на нужное место, и как ни старалась Кристина, но не запачкаться не получалось.

Кроме того, Кристина очень хотела есть, аж под ложечкой сосало, — как оказалась, к моменту ее появления семья уже пообедала, и следующая трапеза была только поздно вечером, перед сном. Умывшись холодной водой, она быстренько проглотила то, что ей положили на тарелку, и с трудом дождавшись, пока поедят остальные, добрела до указанного ей места в каком-то закутке, чтобы почти моментально провалиться в сон.

Она была рада, что ее в тот день ни о чем не спрашивали — объясняться ни с кем и ни в чем ей не хотелось. Усталость — вот единственное, что она ощущала в тот вечер, а также в следующий, и еще, и еще — ее жизнь превратилась в каторгу, и единственным стремлением ее было в тот первый месяц пребывания на чужой земле — это улучшить момент и отдохнуть.

Старуха будила ее с рассветом, тогда же, когда вставала сама, но если хитрая карга днем имела возможность дополнительно поспать, то Кристине она такой роскоши не позволяла. И каждый раз добавляла и добавляла работы, и все время меняла ее. И мало того, постоянно понукала, подгоняла и ворчала скрипучим голосом, какая ей помощница досталась нерадивая, ленивая и неумелая.

Да Кристина и сама видела, что старуха права — она действительно не поспевала не только за хозяйкой дома, но и за девчонкой, мало чего умела, и многое из того, что здесь творилось, видела первый раз в жизни. Даже подметать каждое утро двор — и то была целая наука, потому как пыль при этом из-под ее метлы поднималась в количествах не приемлемых ни по каким меркам. Территорию при этом необходимо было сбрызгивать, но опять же аккуратно, и не допуская перерасхода воды, которая здесь была в дефиците.

Гуси Кристину не слушались, цыплята разбегались, при чистке овощей она снимала кожуру то слишком тонко, то слишком толсто — в общем, все делала не так как требовалось. Новая жизнь ей никак не давалась, и только то, что хозяин дома, этот самый Рафик, до сих пор не позвонил ее отцу, чтобы от нее избавиться, поддерживало ее энтузиазм.

Так пролетел месяц, как в воду канул: подъем — завтрак — скорей-скорей — затем обед — и снова скорей-скорей. Иногда работа была физически тяжелой вроде накачки воды из скважины ручным насосом, а иногда просто нудной до изнеможения вроде пахтанья масла. Дом стоял на окраине села, и кроме птицы Рафик держал корову, молоко которой частично продавалось, и несколько овец.

Весь доход от продажи произведенного продукта хозяйка забирала себе и тратила на какие-то неведомые Кристине нужды. Одежду, в которой она сюда приехала, у нее сразу же забрали, и переодели ее в какое-то старье местного разлива. Впрочем, семья не голодала, и Кристину тоже не морили. Так что она старалась держаться, надеясь, что все как-то рассосется само собой, и что причин у нее для побега нет никаких.