Книга Без ума от истребителя, страница 11 – Али Хейзелвуд

Он смотрит в упор. Смотрит. Смотрит. И вот когда я убеждена, что мне крышка, он произносит:

— Этель?

— Да?

— Я знаю, что ударился головой. Но с твоей-то что?

Глава 4

Доказательство номер тридцать шесть, что Лазло Эньеди не симулирует амнезию: он ложится вздремнуть.

Посреди бела дня.

В метре от меня.

В одну минуту я выдумываю бредовые факты о бабочках-парусниках, чтобы хоть как-то поддержать свою и без того трещащую по швам легенду энтомолога, а в следующую он уже лежит, чтобы «передохнуть минутку», прикрыв глаза локтем, и тихо посапывает. Спать после сотрясения — строго запрещено для простых людей, но для истребителей это пустяк. Его грудь поднималась и опускалась в медленном ритме, и он явно надо мной издевается.

Ни один обученный боец не позволит себе так безответственно потерять бдительность с тем, кого едва знает. Истребители не проявляют такой уязвимости. Это точно ловушка.

Поэтому я решаю его убить.

Я располагаю лезвие краденного кинжала горизонтально и медленно опускаю его к его кадыку, словно гильотину. У меня хватит сил, чтобы прорезать мышцы, кости и сухожилия, и… Куда делся его инстинкт самосохранения? Какого дьявола он не пытается меня остановить?

Я отступаю в свой тенистый угол дуться, повесив нос, убедившись, что он действительно крепко спит. Ладно. Память у него пропала. Но неужели не осталось ни крупицы инстинкта, ни эмоционального осадка, намёка на то, что я его враг и что доверять мне нельзя?

Лазло начинает тихо похрапывать.

Видимо, нет.

Я облокачиваюсь на стену и изучаю его, раздумывая о его жизни вне нашей многовековой игры в «догонялки с ножом». У него есть семья? Девушка или парень? Полиаморный союз? Истребители бессмертны, пока их не обезглавят. Они, бесспорно, невероятно сильны и улучшены во всех мыслимых отношениях. Но в глубине души они всё ещё люди. Они жаждут близости.

Спорю, у него есть семья. Наверное, именно с ними он проводит время между охотами. В конце концов, я редко с ним вижусь. Обычно мы пересекаемся где-то раз в десятилетие. До Берлина был тур Pink Floyd в 1980-м, и тот концерт Дэвида Боуи в семидесятых, и…

Если подумать, тем, что я так люблю живую музыку, я, возможно, слишком упростила ему поиски.

Я прикусываю нижнюю губу, вспоминая 1964 год. Мою карьеру, длившуюся всего одну ночь, как певицы и автора песен. Считается ли выступление на вечере открытого микрофона в дешёвом подпольном клубе «работой в музыкальной индустрии»? Должно бы. Мне определённо понравилось петь про молодёжное движение. И ещё больше, когда Лазло появился среди слушателей.

— Этельтрита, — прошептал он, едва я заметила его среди толпы, жёлтые глаза светились даже сквозь пелену сигаретного дыма.

Я судорожно вспоминала, что из оружия я засунула в свои ботфорты, и подумала: «Да брось, Эньеди. Не обламывай мне кайф. Следующая песня про то, как мне одиноко и грустно, что меня никто не трахал уже как минимум триста лет».

Но Лазло не взобрался на сцену. И даже топор в меня не метнул. Он просто позволил мне продолжить петь с моими избитыми рифмами про «страсти/власти» и «любовь/боль». Терпеливо взирал своим ледяным, пробирающим взглядом, пока я напевала какую-то чушь о том, что «никто не в силах меня понять, и я просто мечтаю о его прикосновениях». Когда мой «шедевр» стих, аплодировал каждый, кроме него.