Книга Прибежище из серы и тьмы, страница 2 – Люсинда Дарк

Суицидальные Мысли

Рабство

Предрассудки классовой системы

Сомнительное согласие

Опьянение

Опьянение по обоюдному согласию

Членовредительство

Пытка

Унижение

Смерть/Кровь/Кровопролитие/Убийство

Акт воскрешения мертвых

Глава 1

Кэдмон

20 лет назад…

Кровь впитывается в белые льняные простыни, распространяясь к краям, как зловещая болезнь, желающая смерти всему, к чему прикасается. Там так много этой проклятой жидкости, что просто чудо, что организм может удерживать ее всю в тонких пределах кожи и костей. Очередному потоку алого предшествует стон женщины, распростертой на продавленной кровати в похожей на лачугу гостинице.

Ариадна потребовала, чтобы мы остановились на ночь, ее лоб сморщился, а лицо покрылось холодным потом. Я никогда раньше не видел женщину в муках родов. Даже в моем возрасте такого просто не было в нашем мире, а в этом… Ну, беременность между «Богами» и смертными не совсем приветствуется. Теперь я знаю, почему все рассказы о родах так окутаны тайной. Я не могу представить, что какая-либо женщина захотела бы выносить такие мучения, если бы она действительно знала, чего ожидать.

У Ари скоро родится ребенок, и я боюсь, что это убьет ее.

— Держись, — призываю я, даже когда паника, кажется, охватывает каждое мое нервное окончание. О Боже. Ребенок. Я закрываю глаза и молюсь давно забытым призракам старого мира — нашему старому миру — о силе.

— Я не могу. — Лицо Ариадны бесцветно. Ее щеки землистые и желтушные, если смотреть по краям. Это ведь ненормально, не так ли? Разве она не должна покраснеть от того что так, тужилась и напрягалась? Со своего места в изножье кровати я окидываю взглядом ее тело, а затем возвращаюсь к простыням, пропитанным красным.

Она не выживет.

Впервые в жизни я не уверен, то ли это знание из будущего, то ли мой собственный страх. Обычно я могу отличить одно от другого. Не сейчас. Теперь моя лучшая подруга — моя единственная любовь во всем этом покинутом существовании — умирает, и она рожает чужого ребенка.

— Кэдмон. — Когда я снова смотрю на слишком бледное лицо Ариадны, смотрю в глаза цвета океанских штормов, иногда голубые, но чаще всего совершенно серые, мне хочется умолять ее не делать этого. Я знаю, что это нелепо — просить, что я хочу сделать с ней. Я могу простить ее за любовь к другому. Я могу простить ей рождение этого ребенка. Чего я не могу простить, так это ее смерти. Меня не волнует, означает ли это, что этого ребенка не будет. Для меня нет ничего важнее этой женщины. — Пожалуйста. — Это слово звучит намного хриплее, чем должно быть, боль окрашивает ее лирический голос и превращает его во что-то новое. То, что я не хочу слышать. — Помоги моему ребенку.

Я закрываю глаза. Помоги моему ребенку. Не «помоги мне». Новая боль пронзает мою грудь. Когда я снова открываю глаза и перевожу их на ее лицо, я понимаю, что она откинулась назад. Скорее, она осела, не в силах больше держаться на локтях. По ее прекрасному лицу пробегает гримаса. Повсюду вокруг нас я слышу шуршание маленьких существ — в стенах, на потолке, под половицами. Они все пришли к ней на помощь, привлеченные ее болью и силой.

Тонкие серебристые ресницы трепещут, когда Ариадна закрывает глаза и неглубоко дышит. Если я не сделаю что-нибудь здесь и сейчас, она умрет. Я едва держусь на ногах. Это истинное знание; напоминание о моих собственных способностях и о том, что я вижу, означает, что я могу изменить результат — по крайней мере, в данном случае, — если буду работать достаточно быстро.