Книга Хозяйка старой пасеки, страница 36 – Наталья Шнейдер

На его лице заиграли желваки.

— Вы специально бьете по больному? Вареньку прислали ко мне… — он осекся, явно не желая рассказывать посторонним слишком много.

— Представьте, — продолжала настаивать я. — Если бы ее родители вовремя не отослали ее из столицы и какой-нибудь мерзавец…

— Я убил бы его, не тратя время на вызов.

— И что-то мне подсказывает, что не стали бы сдаваться властям.

— Уничтожить бешеное животное — не преступление.

— Так кто на самом деле виноват в трагедии этой семьи? Я бы сказала «моей» семьи, но… — Я вздохнула. — Я не помню даже имен родителей.

— Андрей Николаевич и Наталья Петровна, — негромко сказал Стрельцов. — А брата…

— Павел. — Я сглотнула вставший в горле комок. — Упокой, Господи, души рабов твоих Андрея, Натальи и Павла.

«И Глафиры», — добавила я про себя.

Я сказала это, не подумав — слишком уж впечатлила меня история, и, только договорив, испугалась: опять что-то сделала не так. Но Стрельцов приложил ладонь к груди, губам и лбу и повторил:

— Со святыми упокой, Господи. — Он помолчал. — Вы совсем не такая, как описывал вас брат… или молва.

Я невесело усмехнулась.

— Догадываюсь, что говорит молва. Репутация.

— Люди бывают жестоки в суждениях… особенно когда дело касается юных барышень.

— Особенно когда те оказываются не послушными тихонями.

— Брат именно так о вас и отзывался. Как о тихой и скромной. Все гадал…

— Как меня угораздило? Наверное, хорошо, что я не помню. Та девочка винила себя. А я просто вижу подлость во всей ее мерзости. И не позволю растоптать мою жизнь.

Ярость схлынула, холодный ветер продул сквозь шаль. Меня снова затрясло — от той усталости и опустошения, что бывает после сильных эмоций.

Стрельцов скинул форменный сюртук, накинул мне на плечи.

— Пойдемте в дом, Глафира Андреевна. Я верю вам. Верю, что вы действительно потеряли память. Но это все усложняет.

— Понимаю.

От кителя пахло кожей, немного лошадью и еще чем-то терпким и свежим, очень мужским. Я поплотнее запахнула полы — почему-то захотелось завернуться в него, в этот запах, будто он мог защитить меня.

— Первое, что закричала сегодня экономка, — «Глашка барыню убила». У меня есть мотив, и не один, а под моим тюфяком лежит окровавленная ткань.

— Даже так?

Я не смотрела на исправника, но будто воочию увидела, как он приподнял бровь. Пожала плечами.

— Кто-то из четверых, живущих в доме, — убийца. Возможно, я, но только полная дура вместо того, чтобы сжечь улику в печке, — а ночью ударили заморозки и печку топили — засунет ее под собственный тюфяк. Смею надеяться, что дурой я никогда не была. — Вспомнила кое-что, и пришлось добавить: — За исключением той истории с гусаром.

— Сейчас вы производите впечатление очень неглупой барышни, — сказал Стрельцов без тени улыбки.

— Спасибо. И тогда получается, что убийца не я, но кто-то очень хочет меня ею назначить. Потому лучше я сама расскажу вам, что, заправляя утром постель, обнаружила залитую кровью ткань, чем кто-нибудь наведет вас на мысль обыскать мою комнату и вы обнаружите «улику».

Он кивнул.

— Вы больше никому об этом не говорили?

Я покачала головой.

— Хорошо, вот и не говорите дальше. И давайте пока оставим эту тему. Вы обещали обед, а убийство — не самая аппетитная тема для застольной беседы.

— Конечно.

Мы уже подошли к дому, я развернулась, чтобы отдать Стрельцову его мундир.